Карлос Кастанеда. Активная сторона бесконечности
Глава "Черные тени"
Разум хищника
Дон Хуан говорил, что с помощью дисциплины каждый может сблизить
энергетическое тело с физическим. Их отдаленность, вообще говоря,
является ненормальным положением вещей.
.....
Я увидел-таки некую странную черную тень, которая легла на
листву деревьев. Это была то ли одна тень, двигавшаяся туда-сюда, то
ли множество быстрых теней, двигавшихся то слева направо, то справа
налево, то вертикально вверх. Они напоминали мне необыкновенных
толстых черных рыб, как будто в воздухе летала гигантская рыба-меч.
Зрелище захватило меня. В конце концов оно меня испугало. Стемнело
настолько, что листва перестала быть различима, но быстрые черные
тени я все еще мог видеть.
- Что это, дон Хуан? - спросил я. - Я вижу быстрые черные тени,
заполнившие все вокруг.
- А это Вселенная во всей ее красе, - ответил он, - несоизмеримая,
нелинейная, невыразимая словами реальность синтаксиса. Маги древней
Мексики были первыми, кто увидел эти быстрые тени, так что они всюду
преследовали их. Они видели их так, как их видишь ты, и они видели
их как потоки энергии во Вселенной. И они обнаружили нечто
необычное.
Он замолчал и посмотрел на меня. Его паузы всегда были исключительно
своевременны. Он всегда умолкал, когда у меня с языка был готов
сорваться вопрос.
- Что же они обнаружили, дон Хуан? - спросил я.
- Они обнаружили, что у нас есть компаньон по жизни, - сказал он,
чеканя слова. - У нас есть хищник, вышедший из глубин космоса и
захвативший власть над нашими жизнями. Люди - его пленники. Этот
хищник - наш господин и хозяин. Он сделал нас покорными и
беспомощными. Если мы бунтуем, он подавляет наш бунт. Если мы
пытаемся действовать независимо, он приказывает нам не делать этого.
Вокруг нас была непроглядная тьма, и это, казалось, обуздывало мою
реакцию. Будь сейчас день, я смеялся бы от всего сердца, в темноте
же я был совершенно подавлен.
- Вокруг нас черным-черно, - сказал дон Хуан, - но если ты взглянешь
уголком глаза, то все равно увидишь, как быстрые тени носятся вокруг
тебя.
Он был прав. Я все еще мог их видеть. Их пляска вызывала у меня
головокружение. Дон Хуан включил свет, и это казалось, обратило их в
бегство.
- Ты благодаря лишь собственным усилиям достиг того, что шаманы
древней Мексики называли "вопросом вопросов", - сказал он. - Я
окольными путями подводил тебя к тому, что нечто держит нас в плену.
Разумеется, мы пленники! Для магов древней Мексики это было
энергетическим фактом.
- Почему же этот хищник "захватил власть", как ты об этом говоришь,
дон Хуан? - спросил я. - Этому должно быть логическое объяснение.
- Этому есть объяснение, - ответил дон Хуан, - и самое простое. Они
взяли верх, потому что мы для них пища, и они безжалостно подавляют
нас, поддерживая свое существование. Ну, вроде того, как мы разводим
цыплят в курятнике, они разводят людей в "человечниках". Таким
образом, они всегда имеют пищу.
.....
- Я хочу воззвать к твоему аналитическому уму, - сказал дон
Хуан. - Задумайся на мгновение и скажи, как ты можешь объяснить
противоречие между образованностью инженера и глупостью его
убеждений и противоречивостью его поведения. Маги верят, что нашу
систему убеждений, наши представления о добре и зле, нравы нашего
общества дали нам хищники. Именно они породили наши надежды,
ожидания и мечты по поводу успехов и неудач. Им мы обязаны алчностью
и трусостью. Именно хищники сделали нас самодовольными, косными и
эгоцентричными.
- Но как же они сделали это, дон Хуан? - спросил я, несколько
раздраженный его словами. - Они что, нашептали нам все это во сне?
- Нет конечно, что за глупости! - с улыбкой сказал дон Хуан. - Они
действовали куда более эффективно и организованно. Чтобы держать нас
в кротости и покорности, они прибегли к изумительному маневру -
разумеется, изумительному с точки зрения воина-стратега. С точки же
зрения того, против кого он направлен, этот маневр ужасен. Они дали
нам свой разум! Ты слышишь? Хищники дали нам свой разум, ставший
нашим разумом. Разум хищника изощрен, противоречив, замкнут и
переполнен страхом того, что в любую минуту может быть раскрыт.
- Я знаю, что несмотря на то, что ты никогда не голодал, - продолжал
он, - ты беспокоишься о хлебе насущном. Это не что иное, как страх
хищника, который боится, что его трюк в любое мгновение может быть
раскрыт и еда может исчезнуть. Через посредство разума, который в
конечном счете является их разумом, они вносят в жизнь человека то,
что удобно хищникам. И таким образом они в какой-то мере
обеспечивают свою безопасность и смягчают свои страхи.
- Не то чтобы я не мог принять все это за чистую монету, дон Хуан, -
сказал я. - Все может быть, но в это есть нечто настолько гнусное,
что не может не вызывать во мне отвращения. Оно побуждает меня
возражать. Если правда то, что они пожирают нас, то как они это
делают?
Лицо дона Хуана озарилось широкой улыбкой. Он был доволен как
ребенок. Он объяснил, что маги видят человеческих детей как
причудливые светящиеся шары энергии целиком покрытые сияющей
оболочкой, чем-то вроде пластикового покрытия, плотно облегающего их
энергетический кокон. Он сказал, что хищники поедают именно эту
сверкающую оболочку осознания и что, когда человек достигает
зрелости, от нее остается лишь узкая каемка от земли до кончиков
пальцев ног. Эта каемка позволяет людям продолжать жить, но не более
того.
Будто сквозь сон до меня доносились слова дона Хуана Матуса о том,
что, насколько ему известно, только люди обладают такой сверкающей
оболочкой осознания вне светящегося кокона. Поэтому они становятся
легкой добычей для осознания иного порядка, в частности - для
мрачного осознания хищника.
Затем он сделал наиболее обескураживающее заявление из всех
сделанных им до сих пор. Он сказал, что эта узкая каемка осознания
является эпицентром саморефлексии, от которой человек совершенно
неизлечим. Играя на нашей саморефлексии, являющейся единственным
доступным нам видом осознания, хищники провоцируют вспышки
осознания, после чего пожирают уже их, безжалостно и жадно. Они
подбрасывают нам бессмысленные проблемы, стимулирующие эти вспышки
осознания, и таким образом оставляют нас в живых, чтобы иметь
возможность питаться энергетическими вспышками наших мнимых
неурядиц.
Очевидно, в словах дона Хуана было что-то столь опустошительное, что
в этот момент меня в буквальном смысле стошнило.
Выдержав паузу, достаточную для того чтобы прийти в себя, я спросил
дона Хуана:
- Но почему же маги древней Мексики, да и все сегодняшние маги, хотя
и видят хищников, никак с ними не борются?
- Ни ты, ни я не можем ничего с ними поделать, - сказал дон Хуан
упавшим голосом. - Все, что мы можем сделать, это дисциплинировать
себя настолько, чтобы они нас не трогали. Но как ты предложишь своим
собратьям пройти через все связанные с этим трудности? Да они
посмеются над тобой, а наиболее агрессивные всыплют тебе по первое
число. И не потому, что они не поверят тебе. В глубинах каждого
человека кроется наследственное, подспудное знание о существовании
хищников.
Мой аналитический ум напоминал йо-йо, чертика на резинке. Он то
покидал меня, то возвращался, то покидал опять и снова возвращался.
Все, что говорил дон Хуан, было нелепым, невероятным. И в то же
время это было вполне разумным и таким простым. Это объясняло все
противоречия, приходившие мне в голову. Но как можно было относиться
ко всему этому серьезно? Дон Хуан толкал меня под лавину, которая
грозила навсегда сбросить меня в пропасть.
Меня захлестнула очередная волна ощущения угрозы. Она не исходила от
меня, а составляла со мной одно целое. Дон Хуан проделывал со мной
нечто таинственным образом хорошее и в то же время пугающе плохое. Я
ощущал это как попытку обрезать приклеенную ко мне тонкую пленку.
Его немигающие глаза смотрели на меня, не отрываясь. Наконец он
отвел их и заговорил, не глядя больше в мою сторону,
- Как только сомнения овладеют тобой до опасного предела, - сказал
он, - сделай с этим что-нибудь осмысленное. Выключи свет. Проникни
во тьму; рассмотри все, что сможешь увидеть.
Он встал, чтобы выключить свет. Я остановил его.
- Нет, нет, дон Хуан, - сказал я, - не выключай свет. Со мной все в
порядке.
Меня обуяло совершенно необычное для меня чувство - страх темноты.
Одна мысль о ней стискивала мне горло. Я определенно знал о чем-то
подспудно, но я ни за что на свете не коснулся бы этого знания и не
извлек бы его наружу.
- Ты видел быстрые тени на фоне деревьев, - сказал дон Хуан,
развернувшись в кресле. - Это прекрасно. Я хотел бы, чтобы ты увидел
их в этой комнате. Ты ничего не видишь. Ты лишь улавливаешь
мечущиеся картинки. Для этого у тебя хватит энергии.
Я страшился того, что дон Хуан может встать и выключить свет, и он
так и сделал. Две секунды спустя я расхохотался. Я не только уловил
эти мечущиеся картинки, но и услышал, как они жужжат мне на ухо. Дон
Хуан рассмеялся вместе со мной и включил свет.
- Что за темпераментный парень! - воскликнул он. - С одной стороны,
ни во что не верящий, а с другой - совершеннейший прагматик. Тебе
следовало бы разобраться с этой твоей внутренней борьбой. Не то ты
надуешься, как большая жаба, и лопнешь.
Дон Хуан продолжал уязвлять меня все глубже и глубже.
- Маги древней Мексики, - говорил он, - видели хищника. Они называли
его летуном, потому что он носится в воздухе. Это не просто забавное зрелище. Это большая тень, мечущаяся в воздухе
непроницаемо черная тень. Затем она плашмя опускается на землю. Маги
древней Мексики сели в лужу насчет того, откуда она взялась на
Земле. Они полагали, что человек должен быть целостным существом,
обладать глубокой проницательностью, творить чудеса осознания, что
сегодня звучит всего лишь как красивая легенда. Но все это,
по-видимому, ушло, и мы имеем теперь трезвомыслящего человека.
Мне захотелось рассердиться, назвать его параноиком, но мое
здравомыслие, всегда готовое взять на себя управление, вдруг куда-то
исчезло. Что-то во мне мешало задать себе мой любимый вопрос: а что,
если все это правда? В ту ночь, когда он говорил мне это, я нутром
чуял, что все, что он говорит, - правда, и в то же время с такой же
силой чувствовал, что все им сказанное - сама абсурдность.
- Что ты говоришь, дон Хуан? - еле смог спросить я.
Мне стиснуло гортань, и я с трудом мог дышать.
- Я говорю, что то, что выступает против нас, - не простой хищник.
Он весьма ловок и изощрен. Он методично делает нас никчемными.
Человек, которому предназначено быть магическим существом, уже не
является таковым. Теперь он простой кусок мяса. Заурядный, косный и
глупый, он не мечтает больше ни о чем, кроме куска мяса.
Слова дона Хуана вызывали странную телесную реакцию, напоминавшую
тошноту. Меня словно бы вновь потянуло на рвоту. Но тошнота эта
исходила из самых глубин моего естества, чуть ли не из мозга костей.
Я скорчился в судороге. Дон Хуан решительно встряхнул меня за плечи.
Я почувствовал, как моя голова болтается из стороны в сторону. Это
сразу успокоило меня. Я более или менее обрел над собой контроль.
- Этот хищник, - сказал дон Хуан, - который, разумеется, является
неорганическим существом, в отличие от других неорганических
существ, невидим для нас целиком. Я думаю, что будучи детьми, мы
все-таки видим его, но он кажется нам столь пугающим, что мы
предпочитаем о нем не думать. Дети, конечно, могут сосредоточить на
нем свое внимание, но окружающие убеждают их не делать этого.
- Все, что остается людям, - это дисциплина, - продолжал он. - Лишь
дисциплина способна отпугнуть его. Но под дисциплиной я не
подразумеваю суровый распорядок дня. Я не имею в виду, что нужно
ежедневно вставать в полшестого и до посинения обливаться холодной
водой. Маги понимают под дисциплиной способность спокойно
противостоять неблагоприятным обстоятельствам, не входящим в наши
расчеты. Для них дисциплина - это искусство, искусство неуклонно
противостоять бесконечности, не потому, что ты силен и несгибаем, а
потому, что исполнен благоговения.
- И каким же образом дисциплина магов может отпугнуть его? - спросил
я.
- Маги говорят, что дисциплина делает сверкающую оболочку осознания
невкусной для летуна, - сказал дон Хуан, внимательно всматриваясь в
мое лицо, как будто стараясь разглядеть в нем какие-либо признаки
недоверия. - В результате хищники оказываются сбиты с толку.
Несъедобность сверкающей оболочки осознания, как мне кажется,
оказывается выше их понимания. После этого им не остается ничего,
как только оставить свое гнусное занятие.
- Когда же хищники на какое-то время перестают поедать нашу
сверкающую оболочку осознания, - продолжал он, - она начинает расти.
Говоря упрощенно, маги отпугивают хищников на время, достаточное для
того, чтобы их сверкающая оболочка осознания выросла выше уровня
пальцев ног. Когда это происходит, она возвращается к своему
естественному размеру. Маги древней Мексики говорили, что сверкающая
оболочка осознания подобна дереву. Если ее не подрезать, она
вырастает до своих естественных размеров. Когда же осознание
поднимается выше пальцев ног, все чудеса восприятия становятся
чем-то само собой разумеющимся.
- Величайшим трюком этих древних магов, - продолжал дон Хуан, - было
обременение разума летуна дисциплиной. Они обнаружили, что если
нагрузить его внутренним безмолвием, то чужеродное устройство
улетучивается, благодаря чему тот, кто практикует это, полностью
убеждается в инородности разума, которая, разумеется, возвращается,
но уже не такая сильная, после чего устранение разума летуна
становится привычным делом. Так происходит до тех пор, пока однажды
он не улетучивается навсегда. О, это поистине печальный день! С
этого дня тебе приходится полагаться лишь на свои приборы, стрелки
которых оказываются практически на нуле. Никто не подскажет тебе,
что делать. Чужеродного разума, диктующего столь привычные тебе
глупости, больше нет.
- Мой учитель, нагваль Хулиан, предупреждал всех своих учеников, -
продолжал дон Хуан, - что это самый тяжелый день в жизни мага, ведь
тогда наш реальный разум, вся совокупность нашего опыта, тяготевшая
над нами всю жизнь, становится робкой, неверной и зыбкой. Мне
кажется, настоящее сражение начинается для мага именно в этот
момент. Все, что было прежде, было лишь подготовкой.
Меня охватило неподдельное волнение. Я хотел узнать об этом больше,
но что-то во мне настойчиво требовало, чтобы я остановился. Оно
наводило на мысли о неприятных последствиях и расплате; это было
что-то вроде Божьего гнева, обрушившегося на меня за то, что я
вмешиваюсь в нечто, сокрытое самим Богом. Я сделал титаническое
усилие, чтобы позволить своему любопытству взять верх.
- Ч-ч-что ты подразумеваешь под "нагрузкой разума летуна"? -услышал
я свой голос.
- Дисциплина чрезвычайно нагружает чужеродный разум, - ответил он. -
Таким образом, с помощью своей дисциплины маги подавляют чужеродное
устройство.
Утверждения дона Хуана сбили меня с топку. Я решил, что он либо явно
ненормален, либо говорит нечто столь душераздирающее, что у меня
внутри все похолодело. Вместе с тем я заметил, насколько быстро я
вновь обрел способность отвергать все им сказанное. После
мгновенного замешательства я рассмеялся, как будто дон Хуан
рассказал мне анекдот. Я даже слышал свой голос, говоривший: "Дон
Хуан, дон Хуан, ты неисправим!"
Дон Хуан, казалось, понимал все, что со мной происходит. Он качал
головой и возводил очи горе в шутливом жесте отчаяния.
- Я настолько неисправим, - сказал он, - что собираюсь нанести по
разуму летуна, который ты в себе носишь, еще один удар. Я хочу
открыть тебе одну из самых необычных тайн магии. Я расскажу тебе об
открытии, на проверку которого магам потребовались тысячелетия.
Он взглянул на меня и ухмыльнулся.
- Разум летуна улетучивается навсегда, - сказал он, - когда магу
удается подчинить себе вибрирующую силу, удерживающую нас в виде
конгломерата энергетических полей. Если маг достаточно долго будет
сдерживать это давление, разум летуна будет побежден. И это как раз
то, что ты собираешься сделать - обуздать энергию, удерживающую тебя
как целое.
Я отреагировал на это в высшей степени необъяснимым образом. Что-то
во мне буквально вздрогнуло, как будто получив удар. Меня охватил
необъяснимый страх, который я тут же связал со своим религиозным
воспитанием.
Дон Хуан смерил меня взглядом.
- Ты испугался Божьего гнева, не так ли? - спросил он. - Успокойся.
Это не твой страх; это страх летуна, ведь он знает, что ты поступишь
в точности так, как я тебе говорю.
Его слова отнюдь не успокоили меня. Я почувствовал себя хуже.
Судорога буквально корежила меня, и я ничего не мог с ней поделать.
- Не волнуйся, - мягко сказал дон Хуан. - Я точно знаю, что эти
приступы пройдут очень быстро. Разум летуна не столь силен.
Как и предсказывал дон Хуан, через какое-то мгновение все
закончилось. Сказать, в который уже раз, что я был сбит с толку,
значило бы не сказать ничего. Со мной впервые, будь то в связи с
доном Хуаном или нет, было так, что я буквально не мог понять, где
верх, а где низ. Я хотел встать с кресла и пройтись, но был насмерть
перепуган. Меня переполняли разумные суждения и одновременно детские
страхи. Меня прошиб холодный пот, и я глубоко задышал. Откуда-то
всплыла душераздирающая картина: мечущиеся черные тени, заполонившие
все вокруг меня. Я закрыл глаза и опустил голову на подлокотник
кресла.
- Не знаю, что и делать, дон Хуан, - сказал я. - Ты сегодня просто
разбил меня наголову.
- Тебя терзает внутренняя борьба, - сказал дон Хуан. - В глубине
души ты согласен, что не в силах спорить с тем, что неотъемлемая
часть тебя, твоя сверкающая оболочка осознания, готова служить
непостижимым источником питания столь же непостижимым существам.
Другая же часть тебя всеми силами восстает против этого.
- Подход магов - продолжал он, - коренным образом отличается тем,
что они не чтут договоренности, в достижении которой не принимали
участия. Никто никогда не спрашивал меня, согласен ли я с тем, что
меня будут пожирать существа с иным осознанием. Родители просто
ввели меня в этот мир в качестве пищи, такой же, как они сами, вот и
все.
...................
- Разум хищника еще не покинул тебя, - сказал дон Хуан. - Но он
был серьезно уязвлен. Всеми своими силами он стремится восстановить
с тобой прежние взаимоотношения. Но что-то в тебе разъединилось
навсегда. Летун знает об этом. И настоящая опасность заключается в
том, что разум летуна может взять верх, измотав тебя и заставив
отступить, играя на противоречии между тем, что говорит он, и тем,
что говорю я.
- Видишь ли, у разума летуна нет соперников, - продолжал дон Хуан. -
Когда он утверждает что-либо, то соглашается с собственным
утверждением и заставляет тебя поверить, что ты сделал что-то не
так. Разум летуна скажет, что все, что говорит тебе Хуан Матус, -
полная чепуха, затем тот же разум согласится со своим собственным
утверждением: "Да, конечно, это чепуха", - скажешь ты. Вот так они
нас и побеждают.
..................
Я увидел что-то, напоминавшее грязную тень, которая ерзала по
земле, затем совершала очередной гигантский прыжок, футов, наверное,
на пятьдесят, после чего опускалась на землю все с тем же зловещим
глухим стуком. Я старался не ослабить своей сосредоточенности. Мною
овладел страх, не поддающийся никакому рациональному описанию.
Взгляд мой был прикован к прыгающей по дну долины тени. Затем я
услышал в высшей степени своеобразное гудение - смесь хлопанья
крыльев со свистом плохо настроенного радиоприемника. Последовавший
же за этим стук был чем-то незабываемым. Он потряс нас с доном
Хуаном до глубины души - гигантская грязно-черная тень приземлилась
у наших ног.
- Не бойся, - властно проговорил дон Хуан. - Сохраняй свое
внутреннее безмолвие, и она исчезнет.
Меня трясло с головы до пят. Я твердо знал, что, если не сохраню
свое внутреннее безмолвие, грязная тень накроет меня подобно одеялу
и задушит. Не рассеивая тьмы вокруг себя, я издал вопль во всю мощь
своего голоса. Никогда я не чувствовал себя таким разозленным и в
высшей степени расстроенным. Грязная тень совершила очередной
прыжок, прямиком на дно долины. Я продолжал вопить, дрыгая ногами.
Мне хотелось отшвырнуть от себя все, что могло прийти и проглотить
меня, чем бы оно ни было. Я был столь взвинчен, что потерял счет
времени. Вероятно, я потерял сознание.
...................
Хищник, которого описывал мне дон Хуан, отнюдь не был добродушным
существом. Он был чрезвычайно тяжелым, огромным и равнодушным. Я
ощутил его презрение к нам. Несомненно, он сокрушил нас много веков
назад, сделав, как и говорил дон Хуан, слабыми, уязвимыми и
покорными. Я снял с себя мокрую одежду, завернулся в пончо, присел
на кровать и буквально разревелся, но мне было жаль не себя. У меня
были моя ярость, мое несгибаемое намерение, которые не
позволят им пожирать меня. Я плакал о своих собратьях, особенно о
своем отце. До этого мгновения я никогда не отдавал себе отчета в
том, что до такой степени люблю его.
Летун - по английски flaer, по испански volador
(вероятно от латинского vola=вольный).
Это целевая неопределенность, "ядром" которой является умерший
талант - его дух, вывернувшийся наизнанку.
Вокруг этого ядра аккумулируются энергии стайного территориального
императива человека (деревья, животные, община).
Постепенно - "от жизни к жизни" - летун может накапливать целевые
неопределенности элементов стайного территориального императива, то
есть духи умерших существ - умерших на территории которую он себе
подчинил. Таким образом, летун способен расти. Но это не успокаивает
его, а только увеличивает его аппетит и равнодушие.
|
