Игорь Акимов

29 ноя 2010
Сегодня 29 ноября 2010 года в 17.00 в книжном магазине «Библио-Глобус» состоится встреча с писателем Игорем Акимовым, автором одного из лучших романов о войне «Дот».

Известный писатель Игорь Акимов — человек не публичный и много работающий. Он продолжает традицию классиков: как Антон Чехов и Михаил Булгаков, он занимается не только литературной деятельностью, но и медициной. Поэтому редко встречается с журналистами, еще реже — с читателями.

Две презентации его последнего романа «Дот», 23 ноября в Московском доме книги на Арбате и сегодня, 29 ноября 2010 года, в 17.00 в «Библио-Глобусе», это первые за последние годы встречи писателя с поклонниками его творчества.

Когда спустя много лет друзья встречаются, им, как правило, есть что рассказать друг другу. Игорь Акимов, который много лет предпочитал личным встречам с читателями, диалог виртуальный, через свои книги, на презентации в МДК рассказывал охотно и много. Он делился с читателями жизненным опытом врача и литератора и говорил о том, на что не жалко тратить слова: о смысле существования и творчестве, о гении и таланте, о Боге и душе, о книгах «под заказ» и читателе.

О смысле жизни и творчестве

Один из трёх китов талантливой книги — это игра. Например, в романе «Мастер и Маргарита» у Булгакова — игра с первой страницы и до последней. Однако у него не всё получилось. Он называет Мастера, но не даёт понять, кто он такой. Я вот, например, показал Мастера в своём «Храме». Этот роман — моя самая любимая вещь. В «Доте», как и в «Храме», есть ответ на вопрос: ради чего мы живём.

О таланте

В журнале «Студенческий меридиан» печаталась книга, которая называлась «О природе таланта, или О мальчике, который умел летать».

Тогда председателем спорткомитета был Серёжа Павлов, который был моим поклонником. Он меня вызвал к себе и попросил создать концепцию таланта, определить критерии определения талантливого человека. Через полгода я ему представил концепцию. Были разработаны принципы, которые никто до сих пор не оспорил. Они и легли в основу этой книги.

Так откуда талант появляется? Я считаю, что талант — норма. То есть, все мы от рождения талантливы.

А что такое талантливый человек? Это человек, который всё делает по-своему, человек, который решает банальные задачи оригинально. Но этот талант подражателен.

Следующий этап — это гений. Что такое гений? Гений выходит за линию того, что известно. Гений — это человек, который решает проблемы просто.

О Пушкине

Пушкин подражал Державину, Карамзину. В двадцать один год Пушкин начал писать «Евгения Онегина». Пушкин проснулся и стал писать «Евгения Онегина» только после двадцати лет. Это очень талантливая, прекрасная вещь, но не гениальная. Потому что он там описывает только то, что есть, больше ничего. Он просто это дело подаёт оригинально.

О литературе на заказ

После «Дота» я занимался медициной, а литературой я занимался только на заказ. Например, Олег Попцов три раза меня в «Библиотеке приключений» издавал. А затем попросил меня написать повесть, которую можно было бы опубликовать под одной обложкой с «Повестью о настоящем человеке» Бориса Полевого. Я написал «Балладу об ушедших на задание». И вот я как-то захожу в Центральный Дом Литераторов. Смотрю — сидит Борис Николаевич Полевой. У меня были с ним довольно близкие отношения. Он меня зовёт к себе. Я подхожу, сажусь рядом, он говорит:

— Игорь! Я от кого угодно ждал, но только не от тебя. Я же понимаю, почему ты написал эту вещь. И ты согласился, зная, что её напечатают со мной.

Мне было стыдно.

Также мне заказали книгу о том, как лечить любые болезни и откуда они берутся. Издание выпустит «ОЛМА Медиа Групп», и уже после Нового Года, я думаю, будет у них на сайте.

О своём читателе

Я стараюсь писать интересно. При этом я не стесняюсь говорить самые серьёзные и самые важные вещи. Мой читатель — это тот, кто любит литературу. Например, прежний «Дот» читали абсолютно все. Но он был немного о другом. Казак Иванов на одну пику надел сразу пятерых немцев… А новый роман о душе. И кончается душой.

О душе

Я считаю, что разум — инструмент души. И пока он ни на что больше не претендует, пока он только механизм, происходит материализация чувств в мысли. Душа знает, куда идти. Она частица Господа и знает, что идти нужно к Господу. Другого пути нет. Душе надо очиститься до такого состояния, чтобы через сито она прошла и её с плевелами не выбросили. Тебя встретит смерть, душа отделится от тела. Герой одной из моих книг, герой книги, которую «ОЛМА Медиа Групп» издаст после Нового Года, говорит: «Всегда нужно помнить об ответе». То есть перед смертью, что бы ни было, каждому воздастся. Я больше пятидесяти лет лечу людей. Я видел при смерти людей по всей градации от нуля до тысячи, и должен вам сказать: всем воздаётся.

О Библии и Боге

Притом, что я знал наших последних патриархов, со мной никто из них не разговаривал о вере. Хотя я об этом неоднократно писал. Я считаю, что Библия — это прекрасная историческая литература. И как бы вы не относились к Церкви — Бог есть. И это самое главное.

К о м м е н т а р и й а в т о р а

к репортажу о презентациях книги
Игоря Акимова «Дот» в Доме книги на Арбате
и в книжном магазине «Библио-Глобус»

Я признателен Андрею Куняеву, что он взял на себя труд записать во время презентации мои отдельные мысли и свои впечатления о них, но поскольку при этом он пользовался не записывающим устройством, а ручкой и блокнотом (ничего худого в этом не вижу), то, естественно, в репортаж попало не столько то, что хотел сообщить я, сколько то, что произвело впечатление на Андрея. По этим осколкам трудно представить целостную картину происходившего, а она, возможно, будет многим интересна.

Итак, обе презентации я начал с того, что сообщил о своем отношении к попыткам экранизировать «Дот». Напоминаю: за последнее время это произошло дважды:

«Сильнее огня» (режиссеры Виталий Воробьев и Евгений Звезданов, сценаристы Сергей Сергеев, Вера Федорова и Сергей Кучков) и

«Дот» (режиссер Анатолий Матешко, сценарист Николай Рыбалка).

Специально перечисляю всех. Мир должен знать своих героев.

Обратите внимание: моя фамилия нигде не фигурирует. Мало того, я понятия не имел, что происходит «экранизация»; меня никто не спросил, не поставил в известность; никто не попытался получить официальное право на экранизацию. Оба раза я узнавал об этом уже во время демонстрации по телевизору. Оба раза мне сообщали об этом по телефону: «Погляди, какое дерьмо, оказывается, можно слепить из твоего «Дота»…

Все упомянутые личности – воры. Ничтожные и беспомощные как кинематографисты. Они не знают азов кинематографа. Подглядывают, как это делают другие, но сами так не могут. Даже серенькое, чтобы прошло незаметно, а они своего достигли, денежки получили – и слава богу! – даже серенькое они не могут. Почему? Вспомните Мидаса. К чему бы он ни прикасался – все превращалось в золото. К чему бы ни прикоснулись эти «творцы» – все превращается в дерьмо. Поразительно читать их интервью: они гордятся ароматом этого дерьма!…

Я понимаю, почему и первые, и вторые пошли на «дело»: инстинкт (в их умственные способности я не верю, а творческие равны нулю) им подсказывал, что со мной не сладишь. Я бы сразу сказал: покажите, что вы умеете. А они не умеют сами! И потому живут по принципу: не украдешь – не проживешь. У них не было даже одного шанса из тысячи получить мое согласие на сотрудничество.

Надеюсь, «Доту» не придется долго ждать достойного воплощения на экране.

Теперь о приятном.

Меня спросили: вот уже сорок лет прошло, как впервые был опубликован «Дот», но, судя по интернету, все, кто прочитал его тогда (тогда он выходил стотысячными тиражами, значит – его прочитали миллионы), - все его помнят! «Дот» крали из библиотек (значит, хотели не просто прочесть, но иметь под рукой - пользоваться!), как потом нещадно вырезали из библиотечных экземпляров «Студенческого меридиана» главы «Мальчика, который умел летать» и уроки самолечения Мак-Иова Риго, которые и сегодня для многих врачей инструмент и опора. Сотни книг за это время прочитано, почти ото всех следа не осталось, а «Дот» засел в душе, продолжает ее греть. В чем секрет?

В чем секрет его жизни?

Извольте.

Наука не знает – что такое жизнь. Тщится познать, но пока не придумала ничего, кроме гипотезы о Боге (неофициальная версия, ведь ее не подтвердишь экспериментом). Точно так же наука беспомощно топчется перед проблемой живой энергии. Не той, что в электропроводе, в ядерном реакторе и в печке, а той (иное качество!), которой живет наша душа и тело, и которая обеспечивает

1) нашу способность к действию,

2) жизнь нашей души после смерти, и

3) возвращение ее в новую земную жизнь в новом теле.

Какое отношение все это имеет к литературе?

(И к живописи, и к театру, и к кино, и даже к скульптуре – что самый сложный и редкий случай; но прежде всего – к музыке, ведь она – через уши и тело – без переходных муфт – напрямую воздействует на душу.)

Самое прямое.

Потому что только те стихи, строки, страницы и целые книги выдерживают натиск времени и остаются в нашей памяти (иногда на всю жизнь!… - спасибо тебе, поэт!), которые автор наполнил живой энергией. Наполнил собой.

Автор как бы консервирует свою избыточную живую энергию в стихотворении, в картине, в песне. Это неосознаваемый процесс. Избыток тяжек. Он томит, мучит; он говорит предчувствием реальной болезни. Освободиться от него необходимо. Рубка дров или физические упражнения – мера временная, как таблетки от головной боли: они приносят облегчение, но ситуация остается прежней. Творческий процесс (воплотить табуретку в новой форме или написать стихотворение) – радикальное решение проблемы. Как роды. Плод созрел (автономная жизнь! это она конфликтовала с автором) – дайте ему отделиться, зажить своей жизнью. Ради собственного здоровья и покоя.

Необходимое примечание: если плод созрел настолько, что автор видит его законченным (значит – уже вовсю потрудился разум) и дело только за точной реализацией, - воплощение становится ремесленной работой. Результат может быть сколь угодно хорош – но это не искусство. И энергоемкость его – сколь бы ни был замечателен замысел – ничтожна. Иное дело, если разум подключается только в процессе воплощения чувства, если плод (вовне) растет сам, как дерево, выбирая самую естественную для себя (единственную) форму, - а разум только материализует ее. В таком случае (если - при этом - разум точен, если его не насилуют, не заставляют пахать через не могу) есть шанс получить истинное искусство, которое в принципе энергетически неистощимо. Ведь оно – часть природы, и подпитывается ею естественно.

Еще: законсервировать избыток внутри себя автор не может. Энергия должна работать! Но случается, что такая задержка происходит. В таком случае возможны два варианта: 1) осознанное подавление в себе потребности в самовыражении (клиника) и 2) автору недостает какой-то малости, возможно – еще одной капли энергии (чтобы вырвалось, полилось через край). В обоих вариантах исход один. Невоплощенное томление со временем перерождается в невроз, затем – в меланхолию и серьезные проблемы в желудочно-кишечном тракте (прежде всего – в поджелудочной железе и селезенке).

Опорожняться надо вовремя!

Вы себе представить не можете, от скольких серьезнейших проблем со здоровьем вы были бы избавлены, если бы с младых ногтей были приучены опорожнять мочевой пузырь и толстый кишечник (и мозги!) при первых же позывах.

Естественно, чем больше талант – тем больше наполнение его изделия живой энергией – тем дольше оно будет жить.

Естественно, в огромном большинстве книг (макулатура), написанных не из потребности освободиться, а для денег (не душой, а разумом) и из тщеславия, - живой энергии нет. А значит они и не нужны для вашей жизни.

Почему же их все-таки читают? И кто их читает?

Макулатура

(я не называю жанры, например: женский роман, детектив, фэнтэзи, - да какой угодно! - потому что дело не в жанре, а в наполнении; мыльный шарик пуст – оттого и эфемерен; а детектив о бунте разума «Преступление и наказание» уже пережил автора на 130 лет – и не дряхлеет)

- так вот, макулатура производится для людей, которые в детстве и юности не развились до нормы (их великое множество; причины? – читайте тексты «О мальчике, который умел летать»), и потому их чувства не далеко ушли от обслуживания собственной физиологии. Малейшая утонченность, духовность вызывает в них отторжение: человек не воспринимает того, чего в нем нет, чего он не ощущает сам. Книги, фильмы, музыка используются ими с единственной целью: убить время. Стереть себя. Своеобразная форма самоубийства.

Чтобы не было путаницы – еще раз уточняю: живучесть изделия зависит только от живой энергии, от количества жизни в тексте. Украшающие текст мысли тут ни при чем. Если автор пишет ради мыслей, ради идей (результат работы разума), которыми он надеется осчастливить читателя, - это путь в тупик. В литературный колумбарий. Я бы сравнил это с посещением туалета (поскольку это сравнение появляется в тексте уже второй раз – остряки имеют возможность порезвиться). Автор чувствует давление и тяжесть в прямой кишке, ему необходимо опорожниться. Замечательно! Только почему при этом он претендует на внимание? Это ведь его потребность, его путь к комфорту. Если читатель не созрел до твоих замечательных мыслей, то они для него – пустые звуки; если же созрел – то конечно же обрадуется приобретению (ведь я это чувствовал!), приватизирует твою мысль, но перечитывать больше никогда не станет (зачем? ведь я все это знаю…)

Любое произведение искусства ценно не мыслями, а производимым впечатлением. Чем больше впечатление, значит – тем больше живой энергии вы из него восприняли.

Почему я так суров к мысли?

Да потому, что мысль – любая! – это материализовавшееся чувство. Позволю себе еще одну метафору: чувства умирают в мысли. Мысль - надгробный памятник движению. Заслонка. Дальше – некуда.

Теперь – о технологии этого дела.

(Мое любимое напоминание: после вивисекции (а разбор технологии - это всегда вивисекция) вместо живой лягушечки получаем мертвое тельце. Но талант вполне обходится без вивисекции. Ведь его инструмент – не информация, а чувство.)

Итак, книга обретает долгую жизнь, если выполнены три условия:

1) она о душе;

2) в ней выдержан точный ритм;

3) и по форме она – игра.

О душе – это вовсе не означает психоанализа, и тем более – морализаторства. Помилуй Бог! – нет хуже греха, чем их скука. Возможно, кого-то и заинтересует ваша точка зрения, но люди читают для иного: как было сказано выше –

1) чтобы убить время (потребность, свидетельствующая о колоссальном энергодефиците; увы, макулатура эту потребность не удовлетворяет) и

2) чтобы «подпитаться» автором, получить заряд живой энергии, - и почувствовать, что опять можешь быть самим собою и выстоять перед ударами судьбы.

Душу не пощупаешь и не вычислишь. Ее можно только назвать. Она призрачна и выдает себя только чувствами, структура которых одна у всех людей. Следовательно, именно чувства – тот язык (эсперанто), общий для всех жителей Земли, который позволяет нам чувствовать друг друга. (Понять другого человека – пока что - неосуществимая мечта. Мы придумываем другого, строя гипотезу из его заявлений и действий. Кстати – тоже ведь творческий процесс! Еще раз подчеркнем: если он опирается на чувство.)

Рассуждаем: если душу не пощупаешь, как корову, и даже в микроскоп не разглядишь, значит – в творческом процессе приоритет имеет не «что» (любая информация начинает стремительно стареть уже в следующий момент после своего рождения; она ничего не дает душе и ограничивает возможности разума: ведь если вы что-то уже знаете – зачем об этом думать?; заслонка упала), а «как».

Обычно под «как» подразумевают культуру, качество текста. «Красивость» его. Образование и штудии позволяют приручить форму, сделать ее послушной, как воск. Старая добрая графомания (когда с первых же слов было ясно, что перед тобой пустота) вымирает, ей на смену пришел мастерски исполненный текст. Но сущность явления не изменилась. И прежняя, и нынешняя наполнены информацией, иначе говоря – мертвечиной. Сколько вошло в читателя – столько из него и вышло. И опять зияет пустота, которую читатель не умеет самостоятельно заполнить. А ведь читал – осознавая это или нет – именно с такой целью.

Следовательно, чтобы дать шанс живучести своему творению, писать надо душой и для души. Высокий класс - когда этого нет в тексте, но именно это должно наполнять текст. Именно в этом – смысл и содержание работы писателя. Как он этого достигает? Точным выражением чувств.

Значит, писать можно о чем угодно: материал и сюжет – дела второстепенные. И тогда явно провальными оказываются эпизоды, в которых автор скатился до информации.

Теперь о ритме.

Как известно – на нем держится мир.

На ударах, на пульсации сердца мира.

Нам кое-что известно об этом ритме: «золотое сечение», синусоида, число «пи», ряд Фибоначчи, полярность (плюс – минус), волна, маятник… Автору не обязательно все это знать, но чувствовать это он должен. Иначе у него не будет меры. А не будет меры – не будет и гармонии. Которая подсказывает пластичную форму (каждый раз – единственную) для живой энергии.

(Простите за банальность, но обязан здесь напомнить: мера человека – то, как он воспринимает мир в любых проявлениях, - он сам. То есть – мы живем как бы в примерочной. Что бы ни происходило с нами и вокруг нас – примеряем на себя: подходит – не подходит. Другой меры у нас нет. Объективность в суждениях – миф. Человек может опереться только на собственное чувство. Если он развился мало-мальски нормально, то есть достаточно гармоничен, - его чувства дают достоверную информацию. Если же он душевный калека… Увы, человечество переживает тяжелую болезнь разрушения духовности. Живой энергии не стало меньше, но деградирует система, которая эту энергию должна воспринимать. Огрубляются чувства (а потому они становятся менее энергоемкими), их вытесняют разум и расчет. Человек обособляется (культивируется личность, самоценность, личный успех; а вот какой ценой? - вопрос слабаков; ведь «ничего личного…», - чума, которой зомбирует весь остальной мир североамериканская цивилизация). Распадается семья (это симптом болезни: распадается все общество, целое рассыпается на фрагменты; притча об отдельном пруте и венике из прутьев, который невозможно сломать, сдвинута в прошлое, в область детских сказок). Старые родители (корни!) становятся досадной помехой. К счастью, очень ко времени придуманы приюты для престарелых. Туда стариков! с глаз долой – из сердца вон. А вот как долго проживет без корней срезанная ветка… да не морочьте мне голову всякой ерундой!).

Итак, если целое – вселенная – держится на ритме, то и любой фрагмент целого (в нашем случае и автор, и его высер: стишок, рассказ, музыкальная пьеса и т.д.) – держатся на нем же. Потому что именно благодаря ритму живая энергия обретает способность к реализации.

Это огромная тема, поэтому не стану ее развивать, а ограничусь одним разъяснением, которое, надеюсь, позабавит вас.

Для нас, потребителей искусства, конечно же важны удары сердца произведения, его пульс. Эти удары магнетизируют, гипнотизируют нас. Расслабляют. Именно это расслабление обеспечивает слияние с книгой или сонатой (консерва раскрывается). В идеале при этом мы забываем себя – и живая энергия автора втекает в нас без сопротивления.

Обратите внимание: мы при этом пассивны (иначе возникнут помехи энергетическому потоку и разорвется целостность).

Но ведь влившаяся в нас энергия должна работать!

Она не может ждать: вот закончится книга – и тогда… Она должна работать немедленно! Едва перелилась через порог души – и за дело!…

Когда же это происходит?

Ответ очевиден: в паузах.

В паузах между ударами ритма.

В паузах между слов и между строк.

Вот где наше – читательское - время.

Вот когда работает наша душа.

Обычно это называют сопереживанием, но такое определение (разумеется – это мое мнение) по сути неверно. Сопереживание зависимо и пассивно, а ведь в эти мгновения душа работает! Чем же она занята? – Сотворчеством. В интересующем нас случае – в прозе – читатель в воображении пишет свою книгу. Причем – не всегда идя след в след за автором. Ведь он другой человек! значит – у него иная мера и иной интерес. Как сказал философ, на лугу каждый видит то, что соответствует его природе: лягушка – кузнечика, цапля - лягушку, а лисица – зайца.

На театральной сцене эти паузы – как и в прозе – работают (втягивают нас в процесс) тоже между слов и между строк. Это почти неосознаваемо. Но иногда актер открыто приглашает зрителя к сотворчеству. Каждый из нас помнит замечательные моменты, когда актер вдруг разрывает ровное течение представления. И молчит. Если он не совсем уверен в себе – он все же продолжает игру лицом и глазами; так сказать – разжевывает за тупого зрителя котлету. Но уверенный в себе мастер замирает, причем спиной к зрителю (вот как я могу!), и при этом его спина выразительней любых слов. Актер тянет, тянет, тянет паузу, и когда напряжение в зале достигает высочайшей точки (вот где чувство меры, вот где точность – эту точку угадать), - и все ждут взрыва - спокойно поворачивается и буднично произносит вполне заурядную реплику. И тогда взрывается восторженный зал. Как в космогонии, когда сжавшаяся до точки вселенная Великим взрывом начинает новый цикл жизни.

Самая выразительная пауза – та, которая рождает катарсис (очищение души зрителя; если попросту – выжимает слезу). И в прозе, и в спектакле, и в музыкальном опусе – если в них присутствует трагическая тема – это возможно лишь однажды. Поэтому автор старается сдвинуть точку катарсиса (в надежде, что он случится) как можно ближе к финалу. Чтобы к последней реплике слеза еще не успела высохнуть. Тогда впечатление от прозы, от спектакля, от музыки сохранится на всю жизнь.

Естественно, такой взрыв требует 1) продолжительной подготовки (воду в котле необходимо успеть нагреть до предельно возможной температуры) и 2) скрытности (если котел не перекрыть – пар уйдет в свисток). Насчет нагревания – понятно, а вот как добиться скрытности? Самое красивое решение – отвлечение внимания читателя-зрителя-слушателя занимательным параллельным действием. Я полагаю, мне это удалось и в романе «Храм», и в «Доте». В обоих случаях эта скрытая пауза занимает (полностью) 20-ю главу. Значит, в «Храме» я держал эту паузу без малого 27 страниц, в «Доте» - 35. Недурно.

Наконец – о третьей составляющей книги, которая претендует на долгую жизнь: об игре.

Все великие произведения приводятся в движение одной пружиной – игрой. «Гаргантюа и Пантагрюэль», «Дон Кихот», «Гамлет», «Кандид», «Племянник Рамо», «Капитанская дочка», «Шагреневая кожа», «Красное и черное», «Отверженные», «Мертвые души», «Отцы и дети», «Преступление и наказание», «Портрет Дориана Грея», «Улисс», «В поисках утраченного времени», «Маленький принц», «Котлован», - пунктирный список. Мой список. Вкусовой. В этом списке нет, например, грандиозной «Войны и мира» только потому, что я не люблю, когда автор серьезничает и учит меня жить. Но игра, конечно же, есть и в нем. Лев Николаевич, по своему обычаю ломая себя, пытался совладать с этой дьявольской затеей (игрой), вытравить ее из текста, да куда там! – природа всегда берет верх. Это несложно доказать. Еще один пример: нет в моем списке и «Мастера и Маргариты», хотя роман

1) о душе, и

2) выстроен точно

(за исключением финала, который смазан, и потому портит общее впечатление; но тут уж ничего не поделаешь: автор умирал, энергия в нем угасала, оттого чувства были не выражены; именно в них – в чувствах – не было точности; и кристаллизация в простую, ясную мысль не состоялась; М.А. не нашел ответа на мучивший его вопрос: зачем?; задача так и не была решена);

а уж

3) игры в этом романе – пруд пруди.

Кажется все условия соблюдены… Но! –

(ниже я излагаю не истину, а свое мнение; имею право, как любой читатель) –

во-первых, роман-фельетон (а именно таков жанр «Мастера и Маргариты») по своей природе иллюстративен (значит – вторичен), а потому и мелок, как лужа; попытки автора «углубить» его главами романа о судьбе Иешуа оказались несостоятельными: это опять были иллюстрации, только на этот раз – к евангелическим текстам; таких и до, и после М.А. было пруд пруди;

во-вторых, главный герой романа вырезан из картона; заинтересоваться им (не говоря уж о том, чтобы его полюбить; а это значит – чтобы возник диполь читатель-герой: энергетическая цельность) – невозможно; за что эту серую мышь полюбила стерва Маргарита… единственное объяснение: любовь зла…

Отчего же такая слава?

По случаю!

Так сошлось.

Представьте: безвременье; дорогой наш Никита Сергеевич строит свой авторитет у народа на костях Иосифа Виссарионовича; ну – бывает! - заигрался: позволил интеллигенции высунуться в форточку, глотнуть свежего воздуха… До этого уже четверть века интеллигенция не держала в руках ничего, кроме соцреалистических шедевров. И тут - вдруг – как откровение – «Мастер и Маргарита»!… Объективно оценить этот роман читающая публика не могла: не с чем сравнивать. Уточняю: рядом не с чем было сравнивать; да и глядели все только вперед: там! там надежда!… А оглянуться стоило, поскольку в то время еще пребывали в добром здравии папа и мама знаменитого романа: «Двенадцать стульев» и апокрифические опусы мастеров (действительно мастеров) серебряного века…

М.А. конечно же был талантливым писателем. Достаточно вспомнить первые строки «Белой гвардии». Случайно такое не напишешь. А ведь подобные мимолетные шедевры, написанные легкой рукой (не разумом!), точно передающие чистое чувство, у него не редкость…

Но «Мастера и Маргариту» он писал не чувством, а разумом, не кровью – но желчью. И король оказался голым.

Судьба благоволила роману: он успел первым. Успел в нужное время и в нужном месте. И каждый читатель – сотворя его (в паузах, мастерски расставленных М.А. в тексте; ведь он был театральный человек, знал толк в игре и ее законах) – приобщался такой непривычной тогда свободе. А больше ничего (для души) роман не мог предложить. Вот почему сегодня он живет только усилиями булгаковедов. Их-то можно понять: кушать хочется, к другим пирогам не подпускают – все поделено; вот и заламывают цену, надувают щеки – из искры пытаются раздуть пламя…

Первому – сорокалетней давности «Доту» - от издателя досталось крепко: рвал по живому. Нынешний читатель такое представить не может; в самом деле: а зачем? И нынешний издатель снисходителен: публикует как есть, чтобы все видели, как плохо ты пишешь и чего на самом деле стоишь.

Тогда было иначе: шаг влево, шаг вправо (от линии партии, от правды партии) – стреляем без предупреждения.

Опытные авторы писали правильно – и у них не было проблем. А я никогда не был профессиональным писателем, писал не головой, а сердцем, нутром, всем своим существом, - назовите, как больше нравится. Писал, чтобы освободиться от неясного образа, томившего меня. Это была необходимость – чтобы не заболеть. И даже если получал заказ (спортивный очерк о конкретном спортсмене; боевик - чтобы журнал мог поднять тираж; инструкцию по самолечению или исследование о природе таланта), - я сначала должен был почувствовать образ, «созреть», и лишь когда возникала потребность освободиться (спелое яблоко падает само) – брался за работу.

Я ни разу в жизни не писал по плану. Хотя кажется: чего проще? Скажем – начну вот с этого; затем – разворачивая сюжет – изложу то-то, то-то и то-то; завершу тем-то… Никаких проблем. Сразу все ясно. Мостишь словами дорогу к цели… Но я так не мог. Почему? Да посудите сами: если я все это уже знаю – зачем писать? Мне ведь тоже должно быть интересно. Мне должна быть интересна каждая следующая страница, каждая очередная фраза. Ведь если я не знаю, чем она будет наполнена, – читатель тем более не знает, что его ждет. Каждая моя фраза – для меня – это шаг в пустоту. Там – куда ступил – возникает твердь. На которую следом за мной ступает читатель. Он ступил, перенес тяжесть тела на эту ногу, а следующий шаг может сделать лишь тогда, когда я материализую для него очередную опору. Кстати, при такой системе он имеет полную свободу для сотворчества. Ведь и перед ним – как и передо мной – неведомое…

Помню жуткое впечатление (для меня жуткое) от рассказа о том, как писал свои романы знаменитый француз Золя (не ручаюсь за истинность; возможно – это миф или анекдот).

Вначале он составлял (набрасывал на листе бумаги) общий план романа. Затем – на следующем листе - структурировал этот план предварительной разбивкой на главы. Затем брал большущий лист ватмана (может, это был и не ватман; важно, что он был очень большой) и расчерчивал его на прямоугольники по числу глав. Затем в каждом прямоугольнике записывал подробнейшее содержание главы (какой она ему в это время представлялась), разбитое на эпизоды. Затем приходило время работы над разработкой образов, характеров – уж не знаю чего – действующих лиц романа. На каждого заводился отдельный лист, и в него вписывалось все-все: где родился, в какой семье (если можно – то и о родителях), как рос, чему учился, что любил, что ненавидел (яркие эпизоды из прошлого), как относился к другим действующим лицам романа – и почему именно так. Опять же: портрет, рост, вес, цвет волос и прическа, привычки, словечки, манера одеваться… Уже и не помню – было ли что-то еще. Короче говоря: только так приготовив почву, зная о своем романе абсолютно все, он садился писать…

Вот это и есть профессиональное отношение к делу.

Торжество разума.

Не знаю, как на ваш вкус, но на мой – это каторга. Пишется не то, что просится наружу, что не можешь не написать, а то, что надо написать, причем так, как надо. Написать правильно (правильно или неправильно – сами понимаете – решает разум).

А есть и еще принципы. Например, автор решает: каждый день я должен написать страницу текста (две, пять, десять, печатный лист, - число зависит от крепости задницы). Или такой принцип: каждый день работать над текстом строго определенное количество часов. Как на шахте. Или возле станка. Помню, как некогда тоже знаменитая Мариэта Шагинян говорила мне ласково: «Из вас, доктор, никогда не выйдет настоящий писатель. Вот я, например, каждый день сажусь за стол в … (уже не помню, в котором часу она начинала работать) – и ровно в шесть, по звонку будильника, кладу ручку. А вы ждете вдохновения…» - «Не вдохновения, Мариэта Сергеевна, а потребности освободиться.» - «Называйте как хотите, доктор, но это любительщина…»

Каждому – свое. По мне - так лучше зарабатывать на жизнь рубкой дров. И веселее, и для здоровья польза.

Как любит повторять профессор Мак-Иов Риго: хорошая работа делает себя сама.

В природе новая жизнь начинается с оплодотворения. И для меня каждый новый опус начинается с ощущения возникновения новой жизни. Женщине (если она гармонична и энергетически состоятельна) знакомо это чувство: если она понесла – она ощущает это уже на следующий день. Ее жизнь – восприятие ею жизни – обретает новое качество. Что чувствую я? Смещение интереса. До этого дня ты жил обычно, привычно, - и вдруг тебе что-то открылось. Пока не совсем открылось – но ты уже различаешь нечто сквозь редеющий туман. (Оказывается, до этого дня ты плыл в тумане! И даже не задумывался: «Куда нам плыть?») Твой бездельник-компас вдруг проснулся – и требовательно ловит твой взгляд: туда! туда плыви!… Как реагирует на это профессиональный писатель – вы уже знаете: он разрабатывает тему и собирает материал для предстоящей стройки. Я этого не делаю. Почему? Мне это скучно (а скука понижает уровень энергетики). Я полагаюсь на чувство. А оно подсказывает: не суетись; пусть все происходит естественно; хорошая работа делает себя сама. Значит – я осознанно не пытаюсь прояснить, промыть, выявить будущий плод, - не подпускаю к нему разум. Пусть работает душа.

Чем же мне в это время заниматься?

Я ищу ритм.

Ритм, который запустит творческий процесс. И организует пространство будущего опуса.

Ищу – это вовсе не означает «думаю». Дело в том, что ритм вещи – это как тон в музыке. Его нужно тонко почувствовать и точно передать: ведь именно от него зависит будущая жизнь и судьба вещи. Если в этом поиске довериться разуму – неудача обеспечена. Напоминаю: разум ищет в памяти – в том, что он уже знает. Не единственное (в идеале), а экономичное решение. Которое заведомо опустит будущий опус на уровень банальности.

Как же быть?

Все знают: если какая-то задача не решается – нужно перед сном (утро вечера мудрей) скинуть ее подсознанию. А сам отвернулся и забыл: ни к чему без толку гонять движок. Пусть подсознание потрудится. Ему сподручней: если сознание может рассчитывать только на собственную память – у подсознания руки куда длиннее; оно может шарить по всему информационному пространству (разумеется – интенсивность поиска зависит от энергообеспеченности). Утром проснулся; вспомнил: ага! – и что ж оно за ночь накопало? Оказывается – ничего. Жаль, конечно, но тут уж надо выдержать характер, не малодушничать, не пускаться во все тяжкие: думать, думать, думать… Моя любимая фраза из «Золушки»: розы вырастут сами. Классик подтверждает: все приходит к тому, кто умеет ждать. И опят же: хорошая работа делает себя сама. Значит – повитуха ритма не поиск, а ожидание.

И вот однажды вы вдруг слышите его.

И сразу знаете: это он.

Причем чувство абсолютного попадания настолько несомненно, настолько очевидно…

Ритм приходит в виде фразы.

Первой фразы будущего опуса.

Вот давний (еще и не пахло «Дотом») случай. Уже был телефильм «Неизвестная» (сценарий по заказу «Мосфильма» - у них горело – мы с Володей Карпеко склепали в их срок - за шесть дней; ничего особенного, поделка, реализовали возможность быстро заработать живую копейку). Кажется – должно бы и остыть, ведь трудились не душой – мозгами; на оригинальность (напоминаю: она – производная души) не претендовали. Но что-то там было, чем-то зацепило меня. Естественно: если заноза докучает – ее следует выдернуть. Самое простое – слепить из сценария повестушку. На этот раз уже не столько для денег, а чтоб освободиться. Меня пригласили на отдых в Запорожье. Кинул сценарий в сумку – и забыл о нем. Оно и понятно: я жил в домике на пляже – песок, солнце, вишни, барышни. Однажды сунулся в сумку – ты гляди! как же я забыл о нем?… Раскрыл; попытался читать; нет – не могу… Ну и ладно! не больно и хотелось. Сунул на место – и опять забыл. Забыл честно. Не знаю, сколько дней прошло, и вот – лежу на песочке, руки под головой, глаза закрыты, вроде бы полудрема, - и вдруг слышу фразу:

«Бомбардировщики налетали вдруг.»

Я сразу понял – откуда она. Прислушался к ней: «Бомбардировщики налетали вдруг…» Годится! Но еще нужно было проверить ее на энергоемкость, на способность производить текст. Я расслабился: трудись! – и слова потекли сами:

«Бомбардировщики налетали вдруг. Они неторопливо кружили над городом, выбирая цели. Далекий рокот бомб был безобиден. Завалы на улицах убирали быстро, и только однажды трамваи не ходил целый день, за что виновные понесли наказание…»

Повести «Неоконченное дело» дала жизнь пусковая фраза: «Капитан Никитин ехал в командировку на войну.»

«Доту» - фраза «Вначале пограничников было семнадцать.»

Когда я решил выпустить «исправленное и дополненное» издание – слово «вначале» убрал, уже и не помню, из каких соображений. На первый взгляд вполне безобидная правка. Но! Помните рассказ Рэя Брэдбери, в котором во время экскурсии в прошлое турист случайно раздавил бабочку? Помните – где он оказался, вернувшись в настоящее? То же случилось и со мной. Вместо «исправленного и дополненного» получился ремейк. По сути – новая книга…

«Храм» не хотел начинаться очень долго – пока я не услышал такие будничные слова: «В последний вторник марта, в конце дня…» (Литературный реверанс – привет «Мастеру и Маргарите»).

Короче говоря: когда проявился ритм – за работу берется игра.

И как всегда – как в футболе - ее результат непредсказуем. Непредсказуем - пока не вмешался разум, которого не устраивает «как получится». Разум категоричен: либо – «как надо», либо – «как правильно», либо – «как хочу».

Повторяю: записывая «Дот» (под диктовку чувства) – я не думал о сюжете: он складывался сам. Но у меня был ориентир: неприступный дот в тылу врага, разгромленная вражеская дивизия, длительная осада. Без проработки, без отчетливой идеи, без представления, чем все это кончится. Эдакое белоснежное облако в форме дота, облако, одиноко плывущее в блистающем июньском небе.

Но свято место не бывает пусто. Враг не спит. Пока я расслаблялся, стараясь не влиять на естественный процесс, разум стал строить свою конструкцию. Надо сказать – весьма забавную. Представьте: немцы не могут взять дот, фронт уходит все дальше, уже построили объездную дорогу – и где-то наверху стали о доте забывать; а тут все возятся: немцы штурмуют, наши отбиваются. И вот ситуация: у наших боеприпасы на исходе и еды в обрез, а немцам неохота на фронт. И начинается игра: немцы делают вид, что атакуют, а наши делают вид, что отбиваются. А по ночам, втихаря, чтобы игра не дай бог не прекратилась, немцы таскают нашим еду и патроны. Проходит лето, затем осень, зима; весной у немцев появляются огороды… (Надгробный памятник этой веселенькой идее - сон Тимофея.)

Истоки замысла понять нетрудно.

На дворе крепчает брежневское оледенение. Власть делает вид, что платит; люди делают вид, что работают. Всеобщее лицемерие и приспособленчество, всеобщая игра в строительство нового общества. Искренность – только с друзьями – за бутылкой водки – на кухне. У читающей публики развивается невероятная способность читать между слов и между строк (на это раз не сотворчество, а вычитывание того, о чем автор вовсе и не думал, но ты-то думал об этом, это у тебя болит, ты вычитываешь это в любом мало-мальски глубоком тексте: каждый ищет на лугу то, что соответствует его природе). Ну и модное кафкианство: из щелей выползает извращенный, искаженный мир…

Я никогда (стараюсь) не воюю с разумом (иначе говоря – мазохизм мне не свойственен); и на этот раз не стал себя насиловать. Разум - инструмент души; вот, думаю, пусть она с ним сама и разбирается. Куда вывезет – так и будет.

Профессионал написал бы так, как он хочет (а хочет – на выходе – всегда разум). Но человек, доверяющийся своей душе, принципиально не желающий конфликтовать с нею, выбирает не правильный (интересный, оригинальный) путь, а естественный. Пусть дерево растет так, как ему подсказывает природа.

Получилось то, что получилось.

И вот представьте: вы пишете свободно – как пишется; не думаете о каких-то особенных подтекстах (не прячете фигу в кармане); у вас нет апостольской тяги проповедовать и открывать людям глаза на правду. (Ах! – если бы правда была одна! – как было бы все просто! Но суть даже не в этом. Не в правде смысл литературы, а в материализации самовыражения души.) Вы приносите это живое в редакцию, там вас хвалят, однако… «С некоторыми местами мы не можем согласиться, - говорит доброжелательный редактор. - Поэтому кое-что придется подправить.» - «Что именно?» - «Например, то место, где ваши герои пытаются освободить пленных.» - «Чем же оно вас не устраивает?» - «Пленные должны сделать встречное движение, подняться в атаку и уничтожить немцев.» - «Но я же показал, почему они не могут этого сделать!…» - «Не нервничайте, - сердечно говорит редактор, - это всего лишь технический вопрос. Пусть они поднимутся…» - «Но они не могут!» - «Тогда я не смогу опубликовать вашу повесть…»

Ультиматум. А вы помните, чего вам стоило добиться права на публикацию. Сколько времени! сколько сил! а подчас и унижений… И проблема не в качестве вашей работы (пусть даже оно высочайшее), а в том, что все места вокруг пирога заняты. И если тебя – чужака – все же подпустили, значит, кому-то из «своих» кусок не достанется. Представить, что придется еще раз – в другой редакции – пройти тот же путь…

«А вот еще одно место, - говорит редактор. – То, где ваши герои обнаруживают брошенные танки.» - «Чем оно вас не устраивает?» - «Грубым, прямолинейным решением.» - «Не понял…» - «Ну чего ж тут непонятного? Они находят брошенными сотни танков…» - «Так было.» - «Да мало ли что было! Ведь вы – не статистик, вы – поэт; вы мыслите образами. Пусть будет один танк. Но вы напишите сцену так, чтоб она потрясла читателя.» - «Не смогу.» - «Сможете. Иначе мне придется просто выбросить этот эпизод…»

И так – по всему тексту.

А напоследок: «Да! чуть не забыл: нужно изменить название повести.» - «А это еще зачем?» - «Ну посудите сами – что это за название: «Дот»? Какой-то технический термин. В нем нет поэзии, нет загадки. И ведь вы не о доте написали, а о его защитниках. Тут сгодился бы и окоп… Короче говоря, чтобы сразу настроить читателя на высокий лад и снять всякие там «такого не могло быть» - предлагаю название «Легенда о малом гарнизоне». – «Помилуйте! Но ведь слово «легенда» убивает главное впечатление: что сотворенное этими ребятами доступно каждому, потому что это есть в каждом; и еще: что их дот – это их родина. Что же до «малого гарнизона» - так это просто канцеляризм.» - «Не будем спорить – это дело решенное. Хотите стоять на своем – несите повесть в другое место…»

Шаг влево, шаг вправо – стреляем без предупреждения.

Были вопросы. Два из них достойны упоминания. Первый был мне особенно приятен. Меня спросили:

- Какой из двух романов вам дороже, ближе к вашему сердцу: «Храм» или «Дот»?

- Конечно – «Храм»!

- Можете сказать – почему?

- В послесловии к «Доту» («Почему я написал эту книгу второй раз») я честно признался, что не могу читать первоначальный текст. В нем нет свободы. Я был распят на прокрустовом ложе своей собственной и редакционной цензуры. Это отторжение возникло не сразу после написания, но и тогда я ни разу «Дот» не открывал: во мне был внутренний предохранитель: не хочешь боли – не трогай рану.

«Храм» и нынешний «Дот» я написал свободно – как мог. Они – часть меня, в них моя душа. Как же мне их не любить!… Но они такие разные. Если бы это различие можно было сформулировать в двух словах – пожалуй, не стоило бы и писать романы. И все же попробую.

«Дот» - о стойкости человека. Стойкости его души. Бессмертная тема литературы: один против всех. Если ты выстоял, не предал Бога, то, даже погибнув, ты – победитель.

А «Храм»… «Храм» - о смирении. Выше смирения не знаю ничего. Очевидно, причина этого - нынешнее состояние моей души. Мое восприятие вечера жизни и почти физическое ощущение приближающегося покоя.

Второй вопрос:

- Чем «Дот» может быть интересен девушкам?

- Это нетрудно объяснить.

Следует всегда помнить о природе. Не идти против нее, а действовать в согласии с нею. Только в этом случае возможен стабильный успех.

Каково предназначение женщины? – Родить и вырастить ребенка. Только ради этого (чтобы найти, увлечь и удержать самого подходящего партнера) она наряжается, красится и следит за собой. Только ради этого она учится быть пластичной (чтобы рядом с нею ее избранник чувствовал себя максимально комфортно; чтобы – куда б его ни занесло – он знал, что дома лучше). Хранительница очага, оплот стабильности – она должна быть прежде всего мудрой (это не то, что быть умной; мудрость – голос души, поэтому она безошибочна, а ум – рабочий инструмент для мелких поделок, причем он имеет узкий, прикладной диапазон, и плохо управляем). Она должна всегда - при всех обстоятельствах – уметь убедительно ответить: «да, милый». Потом сделать по-своему, так, как ей подсказывает ее мудрость, но первая реакция должна быть однозначной: «да, милый». Наконец – она должна научиться любить, и тогда в ней исчезнет внутреннее противодействие, и она сможет принимать жизнь (не умом, а сердцем) такой, какова она есть.

Никуда не денешься: никто за нее не сохранит семейный очаг, никто за нее не научит ребенка выстоять против искушений, никто другой не поможет ее ребенку поверить в программу, заложенную его отцом.

Она должна это понять и принять.

Я понимаю: для нынешних барышень все это представляется архаичным и старосветским. Им подавай яркое (самое яркое!), успех, престиж – и деньги, деньги, деньги. Везде побывать, все повидать, все перепробовать и перечувствовать. Им подавай самовыражение и самовоплощение. Всех мужиков под каблук. Доказать, что ты – лучше каждого и всех вместе взятых…

Хорошо бы перечитать «Сказку о рыбаке и рыбке».

Пока не забыл – сюда же: про осознанный выбор растить ребенка без отца.

Собачка, проголодавшись, бежит к хозяйке, заглядывает ей в глаза, ласкается: накорми. Но когда насытилась – возвращается к хозяину. Потому что только ему она подражает во всем. От постановки взгляда и головы, до поведения в любых ситуациях, особенно – когда ситуация критическая.

Вот и ребенок. Отец для него – эталон. Мера всего. А если дома нет такого эталона – ребенок идет искать его на улице.

Так случилось, что я близко узнал (медицина это позволяет) судьбы очень многих женщин. Во всем диапазоне: от ужасающей нищеты (работая на скорой помощи, приходилось бывать – и это в огромном городе! – в землянках) до безрассудного богатства. Поэтому знаю, чем заканчивается женская гордыня и рожденная ею гонка: разбитой жизнью. Разбитым корытом. И ведь каждая считала: это у них не получилось, а вот у меня (я ведь такая умная) непременно получится.

Природу не обманешь. Раньше или позже за удовольствие - «а вот я так хочу» - придется заплатить. Исключений в этом законе нет.

Теперь по сути.

Как вы уже знаете, когда я писал «Дот», у меня не было цели показать «характеры» или «типы». Писал как писалось. А когда закончил и оглянулся – обнаружил неожиданную штуку. Оказалось (это мое мнение), что мне удалось показать 1) ментальность русского человека (моих ребят невозможно представить ни немцами, ни англичанами, ни французами, и уж тем более не американцами; они именно – и только – русские), и 2) покрыть весь диапазон положительных мужских – ладно, скажем так – характеров.

На каждого из них можно опереться.

Никто из них – при правильном с ним обхождении (инструкцию смотри выше) – не подведет.

Значит, барышне следует – не подумать, нет! – почувствовать, который из этих парней ей ближе, которого (пусть не сразу) она сможет полюбить (а без этого на будет жизни, без этого раньше или позже останешься у разбитого корыта), - и тогда уже, вооруженная представлением, что именно она хочет получить (а не абстрактного прынца на белом кобыле), - выходить на охоту.

Кстати, обратите внимание: обе женщины, парящие над «Дотом», - Екатерина и Анна – благодаря которым музыка романа смягчена нежной лирической нотой, - дают урок мудрой женской пластичности.

Игорь Акимов