|
С форума Игоря Акимова. В 2014 году форум был закрыт. Но вот что-то сохранилось. Опыт о природе таланта - введение На этом интернет-общение Игоря Акимова закончилось. Увы, публика собралась не та. А терпения - эпиграф к Мальчику - хватило только на месяц.
Отправлено 16 июня 2011 - 16:13 Игорь Акимов О п ы т Сейчас иногда во мне всплывает вопрос: чем были бы наполнены, как бы выглядели тексты «Мальчика, который умел летать» (см. «Студенческий меридиан» 80-90-х годов), если бы они были написаны не в возрасте гения (после 32-33-х лет), а в возрасте оригинального таланта (после 21)? Вопрос досужий, и ответить на него, конечно же, я никогда не смогу. Потому и не пытаюсь. Спасибо судьбе, что в возрасте мудреца этот мой утюг опять оказался горячим, и я порой переживаю столь же счастливые мгновения, что и двадцать лет назад. Поводом для этого текста послужил репортаж на сайте издательства «ОЛМА Медиа Групп», озаглавленный «Все люди талантливы». Очевидно, такой вывод сделал автор репортажа, анализируя мои ответы на вопросы читателей. Скажу сразу: я так не думаю. Мало того – я так не говорил. И надеюсь, что в моих текстах о природе таланта (опубликовано более 1000 страниц) вы не обнаружите такого утверждения.
1 Каждый человек интересен – согласен. Но вам он может быть интересен лишь в том случае, если 1) у вас есть свободная энергия - свободная от жизнеобеспечения, – и если 2) в данный момент эта свободная энергия не направлена на какой-либо иной предмет. Значит, если 1) в данный момент вы переутомлены, болеете или переживаете стресс (душевный или физический) - то вам все пофигу, а уж другие люди… да о чем говорить! И 2) если вы в порядке и открыты миру, - то почему бы, в самом деле, не направить свою свободную энергию на познание вот этого человека? Но талантлив – при самом оптимистичном раскладе – один из десяти. Увы, иметь талант – это еще не значит, что он у вас работает. Можно иметь машину, которая стоит в гараже – и не ездит, поскольку у вас нет бензина. Значит, кроме таланта нужна еще и все та же свободная энергия, которая запускает талант в работу. Чтобы разобраться с талантом – сначала нужно точно сформулировать задачу: что именно мы хотим понять. Не так ли? Иначе будет как в сказке: принеси то – не знаю что. Люди привыкли пользоваться словами, не заботясь об их точности. Причина: точность требует (опять же) энергетических затрат, специального усилия, а кто из нас может похвалиться свободной энергией? Ведь любая иная энергия – это от себя отрываешь; больно; да и смысла не видать: все равно ведь не понимаем друг друга, только догадываемся (меряя по себе, поскольку иной меры у нас нет), что собеседник хочет сказать. Может быть – чтобы растолковать понятие «талант» - помогут справочники? Я сижу на даче; беспроводной интернет сюда еще не добрался; под рукой только ну очень старые словари: их когда-то покупали еще мои родители. Но меня это не смущает. За последние сто лет наука изрядно продвинулась в познании материального мира, но талант – проявление духовности. Пусть это проявление духовности на самом ее примитивном уровне – а все же. В эту область (в эти бездонные глубины!) современная наука не заглядывает: у нее нет аппарата для погружения. А поскольку она не может духовность пощупать, как корову (смиритесь: это мое любимое выражение; каждый раз, употребляя его, я получаю почти физическое удовольствие; я не раз его испытывал, гладя реальную корову (следы этого чувства видны а моем романе «Храм»), - это незабываемо), то наука делает вид, что духовности в природе не существует. Итак, открываю некогда знаменитый «Словарь русского языка» С.И.Ожегова. Читаю: талант - дарование, выдающиеся природные способности. Просто и ясно. Дарование – значит – дар (очевидно – дар свыше). Иванов и Петров мордами не вышли, а Сидоров глянулся – его одарили. Чем одарили? Странный вопрос; ведь четко же названо: природными способностями. Одного – лучше других играть на скрипке, другого – складывать слова в приятные стишки, третьего – владеть мячом в игре ногами (разве кто-нибудь сомневается, что Марадона гений?). Кстати, в другом Словаре некто И.В.Нечаева эту специализацию талантов прямо называет: выдающаяся природная одаренность в какой-л. области. Значит, весьма вероятный случай: тебя одарили – а жизнь сложилась так, что ты никогда и не узнаешь об этом? Ведь поприщ, видов деятельности – великое множество. Не мудрено и разминуться. Тебя Господь наделил даром разбираться в проблемах мизинца левой ноги, а ты всю жизнь гвозди забивал. Вот и не прославился… Может быть – с гением будет ясней? Читаем у Ожегова: гений - высшая творческая способность. У Нечаевой: высшая степень одаренности, таланта… По простоте душевной она выдает, называет то, что осторожный академик только подразумевал: суть таланта и гения одна, различие – количественное. Скажем так: талант – это просто заяц, и гений – тоже заяц… но только очень большой! Как же теперь быть? Попытаться выяснить точно: что такое «способность», – и лишь затем, имея прочную опору, подниматься выше – к таланту и гению? Пустое дело. Это опять про зайцев. Ведь в этой схеме «способность» - все тот же серый, но только призрачный, заяц в перспективе, а талант – вот он! – реальный, пушистый, прыг-скок, ушами прядет… Слова, слова… Кого мы обычно называем талантами? Людей успешных. Чем-либо выделившихся. И уж конечно – удививших. А если произвел ярчайшее впечатление – «ну, старик, ты гений!». На днях видел по телевизору интервью с весьма преуспевшим в ювелирном и часовом бизнесе (у него уже есть свой Дом) молодым человеком. Несомненно – он талантлив. И чрезвычайно трудолюбив. Он не только руководит, но и сам – не щадя себя – корпит над конкретными задачами («всю прошлую ночь бился – искал новую форму для часов»). Сразу скажем: день дан человеку для одной работы, ночь – для иной. Ночная работа (уточним: работа во сне) происходит помимо нашего сознания. Она жизненно необходима. Известно: пытка лишением сна – если ее не прервать вовремя – заканчивается либо сумасшествием, либо смертью. Во сне душа расчищает свалку накопившихся за день мыслей и впечатлений; то, что может впоследствии пригодиться – отправляет в запасники, в память; мусор – стирает; надо расчистить территорию, иначе завтра – неспособный к восприятию мыслей и чувств – будешь дурак-дураком (чтобы мочь что-то цапнуть рукой – эта рука должна быть свободна). Тело тоже ждет ночи, чтобы включить процессы очищения и накопления: нужно успеть прибраться и подготовиться к завтрашнему дню. Без этой работы болезнь (своеобразная радикальная чистка организма) неминуема. Так вот – о нашем ювелирно-часовом умельце. Поспи он всласть (перед тем задав конкретную работу подсознанию – и тут же выбросив эту задачу из головы, чтобы спать без помех, а то ведь разум и ночью не угомонится, будет листать память, мешая другим – да и себе - без толку), - возможно, утром проснулся бы с готовым решением. Или с формирующимся чувством – каким должно быть это решение. Чувство насиловать нельзя – иначе родишь уродца. Ну, дал бы ему денек-другой – чтобы созрело. И получил бы решение – игрушку! Не вымученную «оригинальность», а естественное, спокойное (спокойствие – признак энергетической самодостаточности), привлекательное своей необычностью новье. Вот еще его фраза: «Гений – это 999% труда и 1% удачи». Для него «талант» и «гений» - не более, чем слова. Просто слова для различения людей (по способностям, по трудолюбию, по удаче). Он не задумывался об их смысле. Слова-заслонки. Заслонка упала – тема закрыта. Можно не думать. Успех – его единственный критерий. Для иллюстрации этой точки зрения приведу (по памяти) эпиграмму полустолетней давности:
Писательский вес по машинам Они различали в беседе: Гений – на «ЗиСе» длинном, Просто талант – на «Победе». А кто не успел достичь В искусстве особых успехов, - Покупает себе «Москвич». Или ходит пешком. Как Чехов.
Мораль: во-первых (опять – блин! – о зайцах; ну как же без них!) – из тысячи зайцев не вылепишь льва. Ясно, что это будет все тот же заяц, только очень большой. А во-вторых – талант и успех имеют разную природу. Природа успеха – социальная, природа таланта – личностная (он может проявиться и вне социума). Успех создает прибыль (деньги, славу); талант создает комфорт (прояснение этого – ниже). Уточняю: личный комфорт. Конечно, талант может преуспеть (вот вам и содействие успеху, работа на успех), но в нашей стране связка талант-успех – дело случая. Небольшой экскурс в прошлое: как я занялся этой проблемой. Кстати - характерный пример, как случай (заказ) определяет судьбу. Было это в прошлом веке, где-то в начале 70-х. Точнее не могу сказать: моя память равнодушна к фактам, датам, именам прошлого; а потому и не хранит их – не видит в этом смысла. Без этого мусора легче жить. Другое дело – чувства! в них мое богатство. Ведь были же мгновения, которые всегда со мной. В них смысл моей жизни, и я надеюсь – когда придет мой час – они перенесут меня через порог смерти легко и так же радостно, как делали это, не давая мне упасть, всю мою жизнь. Итак, однажды меня пригласил побеседовать тогдашний председатель Спорткомитета СССР Сергей Павлов. Он был моим поклонником: помнил «Дот», читал мои очерки о выдающихся спортсменах (в этом жанре я был вне конкуренции), и два-три раза пользовался моими консультациями по поводу здоровья. Ему нравилось общение со мной. «Твои советы всегда так неожиданны,- говорил он, - что сразу я не могу их принять. Но потом привыкаю к новой для меня мысли, и начинаю думать: а вдруг оно действительно так… Ладно, думаю, попробую. Делаю по-твоему - и получается отлично!…» В тот раз он сказал: «Главная проблема в нашем спорте – нет критериев, чтобы найти, выделить из массы двигательно-талантливого ребенка. Если бы это удалось – кпд работы тренеров вырос бы необычайно. У меня над этим бьется немало людей – а все без толку. Вкусовщина. Нагружают детей – кто выживет; за этими «специалистами» - шлейф духовных калек, сломанных людей. Я чувствую, что здесь необходим какой-то иной подход. Иное качество. Ты бы не мог об этом подумать? Если понадобятся лаборатория, люди, средства – все найдем…» «Подумать» - это не ко мне, не по моей части. Но я не стал его огорчать, ведь он считал меня таким же зайцем, как он сам, только ну очень большим. «У тебя ошибка в постановке задачи, - сказал я. – Возможно – потому и не можете найти ответа: не там ищете.» «Объяснись…» «Двигательный талант, думательный талант, рисовательный… Это как в медицине: специалист по нарушениям в мизинце левой ноги.» (К читателю: я мог бы назвать что угодно иное, но я люблю рефрены. От себя никуда не денешься: консерватор.) Павлов задумался. Я не мешал ему. «Ты полагаешь, - наконец сказал он, - что талант универсален?…» Так я встретился с этой проблемой. С проблемой природы таланта. |
|
Признаюсь: мое поле было девственно чистым. Я понятия не имел, что по этому поводу думали и писали до меня (речь идет о книгах по психологии, ведь талант можно познать только через познание души). Полагаю – это нормальная ситуация. Вспомните: вы читали когда-нибудь книги по психологии? Если и открывали, то не на долго – читать их невозможно. Из-за чего? Да потому, что как только психологи хоть на шаг отступают от банальности (которая тоже утомительна скукой), через их тексты приходится продираться, вникать, напрягая до предела мозги. Значит – эти книги «вампирят», высасывают вашу энергию, а ведь истинный процесс должен быть противоположным! Книга только тогда ваша, когда она делится с вами энергией. (Не энергией вообще, а живой энергией, направленной волевым усилием автора. Волевым – значит – устремленным в будущее.) Эта энергия открывает, промывает, просветляет ваши глаза, - и вы вдруг видите то, что еще вчера было вам недоступно. Подчеркну: вы видите не нечто новое для вас – совершенно новое вы не можете увидеть. Вы можете увидеть только то, что в вас уже было, но было не явным, а как бы скрытым в тумане. Вы это нечто чувствовали, но не имели энергии, чтоб это чувство выкристаллизовать в мысль. И вот встретили книгу, которая своей направленной энергией помогла вам – самостоятельно! – сделать следующий шаг. Не секрет: психологи пишут для психологов. Это у них такая профессиональная игра. Игра в слова. Заумь предохраняет их от критики: наука! вход только посвященным. Зомбируют публику, чтобы не разглядели, что король-то голый. Итак, я решил сразу, что читать «источники», собирать информацию – не буду. Почему? Во-первых, уж если бы что-то достойное внимания (о механизме таланта) прежде было создано – люди Сергея Павлова (а среди них были – кое-кого я знал – и знаменитые в ту пору психологи) давно бы это откопали. Во-вторых – как вы помните – информация – это заслонка, ограничивающая диапазон поиска. Разумеется, при таком отношении к информации рискуешь придумать велосипед, но мне предстояло не узнать, а открыть. Это принципиально разные вещи. Узнаешь – вовне, а открываешь – в себе. Значит, задача была предельно простой: познать себя (завет древних мудрецов), имея цель разглядеть в себе механизм таланта. Не придумать! – именно разглядеть. Чтобы этот механизм можно было потрогать, как корову. (Опять корова!…) Я никогда не считал себя (и сейчас не считаю) умнее других. Напротив: моя оценка собственных умственных способностей весьма скромна. Спасибо Господу (вот уж где, полагаю, без Него точно не обошлось) – я начисто лишен честолюбия, сребролюбия и тщеславия; значит, на компас, полученный мною от Него, не влияли эти губительные аномалии. Хотя есть и другие гипотезы. Например – такая: в предыдущей – до моего рождения – духовной жизни меня вычистили, и каким-то чудом – ну повезло человеку! – эта грязь вопреки социалке на меня снова не налипла. Есть гипотеза и посмешней: мои родители, люди простые и непритязательные, прошедшие с 38-го по 45-й (и я вместе с ними) три страшных советских концлагеря (в Свободном, Княж-Погосте и Ханларе), всегда учили меня «не возникать», «быть как все», потому что «первой срезают высокую траву» и «голова, которая торчит над забором, вызывает желание ударить по ней». Возможно, именно эта «наука» создала иммунитет против упомянутых выше аномалий, но мне приятней думать, что здесь не обошлось без Господа. Моя скромная самооценка (поверьте – искренняя) объясняется тем, что я никогда не считал себя первопроходцем. Я формировал свое мировоззрение (это процесс всей жизни; во мне он жив и сейчас) в благодатной тени великих предшественников. Прикиньте сами: если я в тени – значит – они выше меня. И насколько выше! – шапка падает, когда поднимаешь голову и пытаешься разгадать смысл их доброжелательных усмешек. Меряться, кто из нас выше… разве что согласен «прославиться», пусть даже став посмешищем. (Как у классика: прописали в газете, что попал под извозчика; теперь вся Россия обо мне узнала!) Отчего же я решил, что именно мне суждено открыть то, что другим не давалось? Во-первых, «именно мне» - таких мыслей не было. Просто случай подкинул мне эту проблему, – и мне (не сразу! до приживления предстояло еще созреть) захотелось покопаться в ней. Стало интересно. А почему б и нет? Во-вторых, «именно мне» - я так не думал, потому что о таланте написаны тысячи книг; и возможно, что среди них есть толковые. Но так сложилось, что они остались в тени. Ведь все ищут только под фонарем. Хотя и психологи-профи тут не без греха. Если они всю жизнь занимались словоблудием (перевожу: игрой в слова), и тут вдруг появляется нечто конкретное, реально работающее… и самое неприятное: перечеркивающее все их диссертации, прокалывающее, как шарик, их репутации и апломб: пшик – и нету… Ну конечно же – у них естественно возникает реакция отторжения, как у знаменитого рейхсминистра пропаганды, который говаривал, что когда слышит слово «культура» - его рука тянется к «парабеллуму». Значит – затоптать, высмеять, а надежней всего – замолчать. (Кстати, тексты о природе таланта публиковались несколько лет (!) в миллионно(!)тиражном журнале «Студенческий меридиан»; концепцию факультативно изучали в университетах; но официальная наука-психолгия отмолчалась. Даже не заявила – чтобы не привлекать внимания – мол, нету этого! Может, для ученых это слишком просто? Так ведь все гениальное просто! А за словоблудием – это же любой студент знает – скрывается только пустота.) В-третьих (повторяю сказанное выше) – я не претендовал на истину для всех. Осчастливить человечество?… Ну, если больше нечем заполнить свою жизнь – пожалуйте вперед; а мне – чашечку кофе и удобное кресло, чтобы я мог с комфортом наблюдать, что у вас из этого получится… Моя задача была куда скромней. Я знал, что я талантлив. Мне об этом говорили (не как комплимент, а как объяснение результатов моей работы) едва ли не каждый день. Я не видел в этом ничего особенного. Рядом были тоже безусловно талантливые люди; ну – случалось – у меня получалось лучше, чем у них (значит – иное, более высокое качество). Вот и прикиньте: разве это не естественно – разобраться в себе? понять – почему у меня получается точней, интересней, энергетически насыщенней? Понять себя; понять – как этот механизм во мне работает… Скажем так: для окружающих я занимался решением проблемы, которой меня нагрузил Спорткомитет СССР, а для себя (это интимная информация, а потому я не делился ею с другими) - самопознанием. Только и всего. (Здесь напрашивается «удовлетворение любопытства», но как раз этого и не было. Я не любопытен. Только из любопытства я бы не взялся за эту проблему. Есть она – и ладно. Мало ли вокруг неразрешенных проблем. Но мне было просто интересно.) |
|
3 Итак – думать (в общепринятом смысле этого слова), обдумывать проблему таланта – я не собирался. Вот такое противоречие: человек хочет решить проблему, познать неведомое ему, не используя главный инструмент познания – мысль. «Розы вырастут сами.» На самом деле - противоречие кажущееся. Оно немедленно исчезает, как только выясняется, что я имел в виду не обычный, не стандартный метод движения к цели. Обычно в науке пользуются одним из двух методов: 1) метод тыка (самый употребительный в быту), когда вариантов не очень много и хватает терпения перебирать их один за другим, пока не наткнешься на работающий; так вор подбирает отмычки к незнакомому замку; разумеется, если знаешь не все варианты – этот метод не срабатывает; 2) метод логических построений, когда сгребают по сусекам информацию + добывают новую (все тем же методом тыка), пока количество информации не окажется достаточным, чтобы построить логическую лестницу к цели. Разумеется, как и в методе тыка, полученное решение есть частный случай, но об этом по умолчанию не упоминается. В чем заключался мой метод? Я надеялся созреть. Запустить душевный процесс, в результате которого спелое яблоко упадет само. Хочу быть правильно понятым. Мое нежелание «обдумывать» проблему механизма таланта могло создать у вас неверное представление обо мне. Вот, мол, лентяй; даже подумать – и то ему лень. Это не так. Я люблю работать. Мало того – я затрудняюсь назвать, от чего я могу получить такое же наслаждение, как от работы, при которой творишь (создаешь нечто новое из себя; следовательно – это своеобразные роды; рожавшие женщины меня поймут). Но! – когда вы работаете - должно соблюдаться важнейшее условие: как учит профессор Мак-Иов Риго – «хорошая работа делает себя сама». Значит – ни малейшего насилия. Только – на положительных эмоциях. Ты как бы наблюдаешь за процессом со стороны (наслаждаясь его гармонией), не пытаясь угадать, куда он повернет в следующий момент, какую штуку тебе предъявит. Даже когда вы физически трудитесь - это не тело работает (конечно – и тело! - но только, как говорится, на второй руке). Это работает душа. Своими инструментами – чувствами. Чувствами она работает себя: очищает и укрепляет (не только себя, но и свое физическое тело) в этой жизни. Ведь ей предстоит когда-то (завтра? или через 50 лет?) возвращение в духовный мир. В любой момент она должна быть к этому готова. Итак, я не стал изменять себе – не стал спешить. Не стал думать, что ж это за штука такая – механизм таланта. Забросил зерно в мерзлую землю. Если оно переживет вегетацию, дождется солнышка, впитает толику живой энергии, - тогда и поглядим, что за росток выглянет на свет. Повторю еще раз: я не искал истину. Этот поиск бесполезен; истину мы не узнаем никогда (хорошо бы втолковать это умельцам, которые двигают науку; в прежние времена такой поиск назывался подбором отмычек к ящику Пандоры). Но нужно возделывать свой сад! Себя! Именно в этом смысл твоей сегодняшней жизни. Чтобы не прерывалось движение из жизни прошлой в жизнь будущую. Мир, в котором ты живешь, нужно делать комфортным. В первую очередь – комфортным для души. Где ты – радость? Переутомление заливает человечество, как всемирный потоп. Чтобы скрыть это – нас приучают быть зрителями. Нас зомбируют: глядите, как живут другие; это же так интересно! Мы живем чужими жизнями: сон – работа – зрелище. Одичание становится нормой. Нас ведут к пропасти: слепые ведут слепых. Не вверх! и не по горизонтали; все вниз и вниз. Единственная надежда – что это все же синусоида. Уж столько раз она вывозила! даст Бог – вывезет и сейчас. Даст Бог – переболеем, изживем токсины, зрение вернется! – и опять вспомним, что жить нужно жизнью своей, без напряга, с радостью. Если же не верить в это… Короче говоря, у меня был не «научный» интерес, а практический. Я по собственному опыту знал, сколько радости дарит творческий процесс, причем это радость неизбывная, на всю жизнь, наполняющая жизнь смыслом (в отличие, например, от вожделения или страсти, которые перегорели – и завтра даже пепла не найдешь, ветер развеял). И если я увижу, как это во мне происходит, - почему бы ни научить этому других? Знаете – я как-то не сомневался, что у меня получится. Оно ведь во мне. И я это чувствовал. Дело было за малым: дать этому чувству созреть. |
|
4 «У меня есть мысль – и я ее думаю», - произнес однажды Винни-Пух. Еще: «Кролик – он умный!» - сказал Пух в раздумье. Потом добавил: «У него настоящие Мозги.» «Наверно, поэтому, - сказал наконец Пух, - наверно поэтому-то он никогда ничего не понимает!»
Эта глава – попытка объяснить, что я имею в виду, когда употребляю слово «мысль». Я знаю, что эта попытка безнадежна (ведь у каждого из вас есть свое представление о «мысли», вы не собираетесь это представление менять, не готовы даже к компромиссу, – а значит и к поиску общего знаменателя со мной), но и не предпринять эту попытку не имею права. Ведь иначе мы не сможем двигаться дальше: там, куда мы ступаем, должна быть твердь. Главный посыл: в пожизненной работе познания себя – мысль – не подспорье. Потому что мысль всегда – вторична. И что очень неприятно – склонна к самовоспроизводству. Такой любимый многими процесс рассуждения, размышления «по поводу», растекания мыслию по древу (сел на логику – и она тебя понесла), - бесплоден как онанизм и вреден как рак (cancer). Второй посыл: по происхождению мысли можно разделить на два вида – 1) созданные вашей душой, рожденные чувством и 2) субпродукты, полученные вами извне. Если мысль родилась из чувства (значит - нечто расплывчатое получило – вашим усилием - четкую форму; а это возможно только в ситуации энергетической нормы), - то она живет в соответствии со своею природой. Она живет где-то позади вас, в вашей памяти, законсервированная до поры (вот вам еще одно определение: живая мысль – это законсервированное чувство.) Она живет в состоянии анабиоза, как зимний медведь. Живет автономно. Не паразитируя на вас. И не напоминая о себе, потому что энергии в ней – кот наплакал; вся она (энергия мысли) – только для собственного метаболизма, для поддержания в ней жизни. И если вы ее вынете из памяти – расконсервируете – без дела, просто так, - она покажется вам скучной и банальной. Зато как же она хороша, как красива и эффективна, когда вы достаете ее как оружие – по делу! Ведь сущность мысли – реактивна; она – ответ! Если вам так больше понравится: она - инструмент сопротивления. И энергию действия – для ответа – она берет не из вас (вот почему выше было сказано, что она не паразитирует на вас), а из внешнего воздействия. Она действует, как истинный мастер борьбы, который побеждает не за счет собственной силы, а за счет ловкости, которая позволяет использовать силу противника против него же. Принцип зеркала. Второй закон Ньютона… Перечитал этот пассаж - и вижу, что здесь необходимо важное уточнение. О любви. Все правильно: созданная вашей душой – живая мысль автономна. Автономна и во время работы (за чужой счет), и когда (невостребованная) дремлет. И – все же! – она часть вас. Причем (независимо от того, осознаете вы это или нет) – любимая вами. Как ваш ребенок, о котором вы можете не думать, но при этом не перестаете его любить. А любовь – это энергетический поток. Это отдавание себя. Именно тот случай, когда работает вечный двигатель: чем больше отдаешь, тем больше остается. (Противоположный случай: эгоизм, жадность и ревность, - трехголовый цербер, пожирающий человека.) Вот и выходит, что ваша живая мысль - все-таки – живет за счет вашей любви. Как форель в горном потоке, она стоит в потоке вашей любви, чуть шевелит плавниками, и пусть не паразитирует – но вне потока любви это будет просто дохлая рыба. К слову: и сама любовь возможна только при наличии свободной энергии (свободной от жизнеобеспечения). Потому что при энергодефиците чувства усыхают до информации, и человек живет эмоциями, которые – инструмент не души, а тела. Тоже суп – но из субпродуктов. Кстати, если вы сами уже додумались, что живая мысль по фактуре тверда (а как же иначе? – ведь она – твердь, созданная вами, твердь, на которую вы можете всегда ступить без опаски) и имеет кристаллическую структуру, - я рад за вас. Такое – ваше - умозаключение свидетельствует о наличии – в вас - таланта. Причем ни твердость, ни кристаллическая структура не должны смущать вас. Напротив: чем мысль тверже, чем прозрачнее ее кристалл, - тем, значит, больше в ней вашей живой энергии. Тем охотнее будет пользоваться ею ваша воля, прокладывая путь через земную жизнь в жизнь будущую. Все это – о вашем (как говорят в общественном транспорте – о лично вашем); о мысли, которая рождена вами и всегда будет неотъемлемой частью вашего существа. Но ведь есть еще и мысли, которые мы, как субпродукты, получаем извне. Вначале от родителей, которые, опережая естественное развитие ребенка, столбят его предстоящий путь прописными истинами (вот почему – если все же ребенок развился нормально – ему приходится бунтовать, ломать мебель: он расчищает поляну). Затем берется за дело учитель, который и не ведает, что его первый долг - пробуждать в вас чувства. Он не учит рвать медвежатину собственными зубами, а вкладывает вам в рот предварительно им разжеванные фабричные котлетки. Он не знает ничего, кроме того, чему его когда-то научили; он не осознает, что живет в тесной камере, отгороженный от мира стенами из информации, - и старается научить и вас жизни в клетке. (Частный случай: когда-то, как и в вас, в меня пытались вдолбить на уроках математики тригонометрию: синусы, косинусы, тангенсы, котангенсы. Схоластика! Естественно, душа этого не принимала; но хлыст двоек принуждал: зубри. И вот прошла жизнь – целая жизнь! – и это знание ни разу! мне не пригодилось. И я не сомневаюсь, что мой случай – не исключение, что 99% бывших школьников – да я уверен и в 999 случаев на тысячу – это «знание» не пригодится ни разу. К счастью – моя память избирательна, в ней хранится только живое, и вы поставьте меня под расстрел – «если не скажешь, что такое синус…» - не скажу!) А ведь сейчас несчастных детей загружают такой «тригонометрией» в десятикратном количестве. Их не учат чувствовать! их не учат понимать себя; не учат любви; не учат - почему их тело именно такое; не учат – почему одни спят долго, а другие мало; не учат – что такое душа, зачем душа, как она живет, как развивается и как болеет; их не учат жить в согласии с миром и с другими людьми (ведь ничего важнее нет! – а ведь все это известно), - их учат «тригонометрии»… Самый яркий пример общения с чужими мыслями – это чтение книг «В мире мудрых мыслей». Сразу скажу: пользы от этого чтения – нуль. Нормальный человек, открыв такую книгу наугад, сможет прочесть разве что страницу, самое большее – заглянет на следующую. И закроет книгу. И уже через минуту – если спросите его – он не вспомнит из прочитанного ничего. Почему так? Да потому, что чужие мысли – для вас мертвы. Если мысль вам знакома – вы ограничитесь констатацией: да, это так («и ничто души не потревожит»; разве что яркая форма подачи может произвести впечатление; но о подпитке от нее энергией говорить не приходится, а ведь только положительный энергетический процесс обеспечивает память). Если же мысль для вас чужая – вы пройдете мимо: вы к ней не готовы, у вас нет с нею общего знаменателя. (Общий знаменатель - это тоже из школьной математики, но мне это было преподнесено как философское понятие, как выражение всемирной симпатии и антипатии, - и вот этим я пользуюсь всю жизнь каждый день.) Для кого же печатают книги «мыслей и афоризмов»? Простите за резкость: для идиотов. Для говорящих животных. Для тех, чья жизнь пуста; и они, чтобы избавиться от дискомфорта, производимого пустотой, стирают эту жизнь, как ластиком, процессом чтения. Мысль – это инструмент. И – кажется – чего мудрить? Бери готовую – и пользуйся. Как молотком. Ведь мы же не придумываем молоток, когда нам нужно забить гвоздь. Идем в магазин – и покупаем. И не задумываемся – кто этот молоток сделал. Я купил - теперь он мой. Хотя и в этом случае в подсознании присутствует тот, кто этот молоток сделал. Как он отцентровал инструмент (сделал его «по руке»). Сколь надежно закрепил. И сколько функций обеспечил его формой. Но сравнение мысли с молотком некорректно. Это инструменты из разных миров. Молоток – из физического, трехмерного мира; у него - четкая форма и однозначность; вы произносите: «молоток» - и любой человек на Земле поймет вас правильно, поймет именно то, что вы хотели сказать. Мысль – принадлежность незримого, душевного мира (пока недоступного инструментарию современной науки, а потому наука делает вид, что этого мира нет). Мысль тоже (значит – как молоток) материальна (как и производящая ее душа), но ее материя (а значит и сама мысль) живет по законам иного мира. Примечание для тех, кто сомневается в наличии душевно-духовного космоса, живущего в том же пространстве, что и наш физический космос. «Если я не могу потрогать эту духовность, как корову…» - видите, как удобно с коровой. Вы не удивляетесь, что вода может быть твердой, жидкой и газообразной; причем в третьем случае, в жаркий день, она практически не видна. Вам объяснили в школе – и только потому вы знаете (верите), что так называемый воздух – это смесь газов: кислорода, углерода, азота и пр. – о которых еще две-три сотни лет назад никто понятия не имел. Значит – прежде их не было? Меня когда-то учили в школе, что мельче атома частиц нет (atomos – неделимый), а теперь учат, что внутри атома – свой космос, и на каком-то уровне материя как бы перестает существовать, - но есть движение, есть волна, есть воля. Теперь представьте, что вы родились слепым, и вот зрячие пытаются вам втолковать, что мир прекрасен, что есть тончайшая цветовая гамма, причем одни цвета успокаивают, а другие возбуждают, одни согревают, а от других по коже холод… Но для вас-то ничего этого нет! И что же: только потому, что вы родились с дефектом в глазном яблоке или зрительном нерве, вы станете утверждать, что цветность мира – это выдумки? Повторяю: мысль материальна, как и молоток, но она живет в ином (ином материальном) мире, который живет по своим законам. В этом мире форма – в нашем понимании - отсутствует. И зеркальная сущность мысли (о которой было сказано выше) иллюстрирует это – лучше не придумаешь. Посудите сами: что мы видим в мысли? Ответ однозначный: в ней мы видим себя (ведь мы лепили ее из себя, из своих чувств). А что видит – в этой же – вашей мысли – другой человек? Он тоже видит себя. Не вас! – себя. Ваша мысль для него только код, только послушная форма, которую он должен (это происходит мгновенно) наполнить своими чувствами. Что из этого следует? 1) произнося одну и ту же мысль, два человека имеют в виду вовсе не одно и то же (на одном и том же лугу кузнечик видит травку, лягушка – кузнечика, цапля – лягушку, - и т.д.), а лишь отражение – каждым – своей души; 2) значит – полное взаимопонимание исключается, возможен только компромисс (осознанное усилие найти общий знаменатель с другим человеком – это работа не души, а разума); 3) значит – истинное преодоление отчуждения возможно только на уровне души (на языке чувств); 4) а для слияния существует единственное средство – любовь. Вывод: чтение чужих мыслей – миф. Самые очевидные – чужие - мысли вычисляются с помощью логики и рассуждения. Эстрадные умельцы (все они – без исключений – работают с «подсадными утками», с командой) изучают специальные техники, тренируют свою наблюдательность. Их работа невероятно энергозатратна: ведь приходится фокусировать свою энергию (как лупой - солнечные лучи) в точку. Иное дело – телепатия и ясновидение. Которые возможны только при полном расслаблении; я бы даже сказал – при растворении физического тела. Как при медитации. Когда душа – словно во сне – получает свободу (точнее: когда ей никто не мешает). И для нее пространство и время – как протяженности – перестают существовать. И она берет нужную информацию (из информационно-энергетического потока) так же просто, как вы берете книгу с полки. В юности (это было в Киеве) мне довелось поучаствовать в экспериментах по телепатии. Я был перципиентом (percipere – воспринимать). Из кабинета на Крещатике умелец «телепал» мне приказы (программа была подготовлена заранее: точное время, точные паузы, точные действия), а я у себя на Соломенке их исполнял. Разумеется, все это фиксировалось секундантами (которые и готовили программу). Мой результат был около 80% (город – помехи). Я не считаю это чтением мыслей, поскольку мой партнер посылал мне не мысли, а образы. Например, он представлял, как подходит к моему стеллажу, смотрит на определенную полку и берет с нее конкретную книгу, - а я все это исполнял. Несколько лет спустя, оказавшись на скучном, заезженном спектакле (когда-то очень знаменитом), чтобы не терять энергию на переживание досады, я решил поразвлечься. Перципиентом я выбрал любимого публикой актера. Ему тоже было скучно, причем, очевидно, он скучал уже до спектакля, от одной мысли о нем. И чтобы смягчить это чувство – выпил. Возможно, чувство меры ему изменило, а может – принял обычную дозу; обычную – после спектакля. А так случился перебор. И это видел не только я – полагаю, это видели все. Он выпадал из спектакля (при полном равнодушии актеров; повторяю: спектакль был заезжен до того, что они уже потеряли чувство меры и не чувствовали на дороге колдобин), и был так расслаблен! – ну делай с ним что пожелаешь. И я стал ему «телепать». Разумеется – не реплики и не мысли, а образы (создавал навязчивый образ). Должен сказать: весьма пикантный. Он не сразу заметил это. Когда заметил – попытался отмахнуться, как от мухи. Не помогло (если тебе велели не думать об обезьяне с красным задом – это из Ходжи Насреддина – думать о чем-то ином уже невозможно; сами понимаете – мой образ был иным, «ближе к телу»). Он стал трясти головой, даже помассировал голову; потом беспомощно опустил руки; глянул в зал; обвел его взглядом… и вдруг понял. Засмеялся, вышел на авансцену, приветственно «сделал ручкой», поклонился (на эти мгновения спектакль прервался - партнеры ничего не понимали), затем вернулся к партнерам, теперь обвел взглядом их, сделал приглашающий жест обеими руками и произнес просто и естественно (тишина была такая, что слышал весь зал): «ну что – поехали?…» Он еще ничего конкретного не сделал, но в пластике его тела, в каждом движении, было уже столько энергии и игры, что произошло маленькое чудо. Ведь только что на сцене было сонное царство; механические куклы двигались по записанным в программе траекториям, произнося механическими голосами заученные реплики; они стирали время зрителей, которые пришли в зал совсем за другим: чтобы почувствовать жизнь, вернуть себе ощущение ценности каждой минуты, вернуть себе веру, что рядом есть люди, которые чувствуют то же, что и ты, - что ты не один… Волшебник хлопнул в ладоши – и случилось чудо: куклы ожили. Это передалось воздуху на сцене: он как бы засветился, все стало ярче и ближе, - и эта волна пошла в зал… В конце акта была овация, некоторые плакали. В антракте я все-таки ушел. Уходить – всегда – нужно вовремя. Так вот – о заемных мыслях. И здесь возможны два варианта. Первый: вы до этой мысли созрели (созрело чувство) самостоятельно, но для кристаллизации (из чувства – в мысль) недоставало чуть-чуть, последней капли. И вдруг вы встречаете мысль, от которой у вас «открываются глаза» и «все становится на места». Можно ли квалифицировать эту мысль, как чужую? Нет. Она – ваша! Потому что у нее есть предшествующая жизнь вашего чувства. Потому что она наполнена вашим чувством. Потому что под этой мыслью вы разумеете нечто свое, отличное от того, что разумеют под этой же мыслью другие люди. Значит – она только по форме чужая, а по сути – часть вас, ваш инструмент, о котором не обязательно помнить: он сам (без вашего усилия) появится в вашей руке, как только в нем возникнет нужда. Значит, яркая вспышка, спровоцированная новой, чужой, неожиданной мыслью (при желании каждое из этих трех определений можно одеть в кавычки – и это будет правильно), обязана своей энергией не ей, а вам. Это ваши чувства взорвались – наполнив чужой шарик. И он стал вашим. Второй вариант: истинно чужая мысль – это зерно, упавшее на камень, на сухую, бесплодную землю. Вы к этой мысли не были готовы. В этой мысли есть теплящаяся жизнь, но капля этой жизни – чужая. Это как с кровью: кровь другой группы с вашей несовместна. Конечно, жизнь может сложиться так, что в неровность вашего камня ветром нанесет пыль, ее смочит дождь или ночная роса, бактерии начнут пыль превращать в почву, - вот только теперь то же самое зерно может получить шанс на новую жизнь. Поэтому никогда не стоит быть категоричным, никогда не стоит на неприемлемую для вас мысль ставить штамп «глупость». Может быть когда-то для вас это станет истиной. Иначе говоря, чуждую вам мысль вы воспринимаете как информацию, которая (надеюсь, вы еще помните это) своей энергии не имеет. Как мы на нее реагируем? Реакция зависит от вашей потенции. Если вы в порядке, в ситуации энергетической нормы (и не заражены чумой ХХ-го века – погоней за знанием ради знания, осознанным наполнением памяти всевозможной информацией (это опять о синусах-косинусах); это - о жизни в соответствии со слоганами: «хочу все знать» и «знать кое-что про все и все про кое-что), то эта информация - с чем к вам пришла (а пришла она с пустой торбой) – с тем и ушла. Нет у нее энергии – нет и симпатии. Контакт исключен. Самое большее: принял к сведению – и забыл. Повторяю: это случай, когда вы – в энергетической норме. И совсем иное дело, если свободной энергии у вас нет, значит – вы не живете, а существуете. При этом 1) эмоционально вы не защищены и 2) тормоза не работают. Вот где шанс чужой мысли: ведь ее нечем стереть! И вместо того, чтобы промелькнуть – и good-bye! - она застревает в памяти. И торчит над забором. Тянет на себя внимание. А значит – и вашу энергию. Пусть это всего лишь капли, важно – что тянет! Причем – энергию живую! Вы должны ясно себе это представлять: мертвец, паразитируя, тянет на себя всю вашу живую энергию, до которой только может дотянуться. И возникает красивенький такой мыльный пузырь. В ситуации энергодефицита других вариантов нет. Кстати, в компьютерных играх встречаются подобные персонажи – «живые мертвецы». Это очень важно - различать мысль из памяти с памятью чувства. Память чувства никогда не превращается в мысль – оттого и бессмертна. Пожалуй, здесь уместно вернуться к уже упомянутой способности мысли к неудержимому размножению (отчего – сравнение – и был упомянут cancer). Самовоспроизводство «живых мертвецов» - отличная иллюстрация этого процесса. Мертвая – подсунутая под руку памятью чужая мысль - и воспроизводит только мертвое. Не имея энергии (а значит и воли), чтобы создать цель, эта мысль вертится на месте, как собака, которая пытается поймать свой хвост. Она создает миражи (ведь надо же как-то доказать свою значимость, оправдать свое существование), которые живут лишь в момент их возникновения. Треп у пивного ларька (это еще один мой любимый образ) с приятелем или случайным собеседником о смысле жизни, об existential, о странностях Провидения, о ценах на бензин и водку, о том, что Путин – голова, но и у Медведева неплохо получается, - вот и все, на что способна самовоспроизводящаяся мысль. Прозвучала, шарик лопнул – и пустота. Даже следа – мокрых капель - не найдешь. Беседа – попытка самоутверждения: я есть. И я – живой. |
|
5 Но пора вернуться к талантливым людям. Каждый из них о себе это знает. И почти все исполняют свою талантливую работу особо не задумываясь, как это у них происходит. Так может и не стоит вникать в технологию этого дела? Ведь от добра – добра не ищут. Всем известен случай – у сороконожки спросили: откуда ты знаешь, какой ногой нужно ступить в каждый определенный момент? и в каком порядке? Она задумалась – и до сих пор не сдвинулась с места. Тем не менее – иметь представление о технологии талантливой работы необходимо. Талантам – чтоб знали, благодаря чему у них так получается (и берегли механизм, вовремя занимались профилактикой и дозаправкой, а при желании – наращивали его мощность). Тем же, в ком механизма таланта нет, - чтобы не мучились в поисках причин. Если знаешь 1) что это такое и 2) как до этого подняться, - дальше все только от тебя зависит: браться за дело – или ну его, как-то и без него проживем. Вольному – воля. Что было очевидным с самого начала? Первое: талант – не врожденное качество. Иначе талантов было бы пруд пруди, и только от талантов рождались бы таланты, как при наследовании профессии. Что суть явление не природное, а социальное. Второе: талант – не дар Божий избранным. Это пришлось принять, как аксиому. Иначе задача сразу становилась неразрешимой, поскольку воля Бога неисповедима. Исключена и вера в случай: не могу представить, как Бог, взглянув на новорожденного, говорит: «ну-ну, поглядим, какая судьба тебе выпадет», - и бросает кости. Выпало, скажем, дупль-6, - получи талант; а не повезло… «не огорчайся, бывает». Был и еще аргумент, скажем так, умозрительный. Известно, что Бог есть любовь. Он любит (жалеет) каждого, а не только беленьких и пушистых. И каждому дает шанс. Так ведь мы же с этого и начинали! – шанс есть у каждого. Уточним: он должен быть у каждого, но каждый человек (исключение – Адам) возникает не из пустоты; он – очередная веточка на дереве. И если дерево больное (или мороз ударил после длительного тепла, или короед напал), - дальше можно не продолжать. Третье: талант не имеет специфики (узкой специализации). Обыватель с этим не согласен. Для обывателя очевидно, что вот у этого человека – талант к сочинению музыки, у того - к рисованию, у третьего - к механике, у четвертого - к шахматам, у пятого - к стрельбе из лука или к уже упомянутому футболу. Откуда возникла эта наивная версия? Из впечатления публики. Из впечатления тех, кто продукт этих талантов потребляет. Кто смотрит снизу. Человек смотрит – и думает: как здорово у него получается! я так не смогу… Он прав: действительно не сможет (если сам не талантлив). Чаще всего – не его вина. Так сложилась его жизнь (наследственность; младенчество, детство и юность проведены на прокрустовом ложе, да еще и в постоянных заморозках; социализация, иначе говоря – выживание и борьба, - вот на что его натаскивали вместо воспитания искусства любви). Он – другой. Он – исполнитель. Его приучили идти за вожаком след в след, и он быстро сообразил, что это экономит его жалкие силы, да и удобно: можно спать на ходу. Это не имеет отношения к морали (хороший - плохой), а только к его способности быть самостоятельным. А теперь представьте, что было бы, кабы талант был специфическим (талант исключительно к чему-то конкретному). Например, Бог вас одарил талантом к футболу, а вы – эвенк или чукча, живете чёрт-те где за Полярным кругом; когда не спите – пасете оленей, ловите рыбу или охотитесь на песца. Какой футбол!? где футбол? – разве что по телевизору; или несколько раз в году – пока тепло – погонять с приятелями мячик на вытоптанной площадке между ярангами. Значит, ваш талант – а то и дар! – так и останется невостребованным (по сути – загубленным)? Чушь собачья… Поприщ, на которых человек может себя проявить как талант, - великое множество. Но круг человека мал. 99% людей за всю жизнь соприкасаются с десятком-двумя профессий. Шанс встретить «свою» - ничтожен. Значит, человечество – это огромное кладбище «не нашедших себя» талантов? Но опыт любого из нас свидетельствует об ином. Мы знаем множество талантливых людей; некоторые из них живут и реализуют себя рядом с нами. 1 из 10 – талантлив, будем считать так (очень оптимистическая оценка, но удобная в пользовании). И что же – каждому из них невероятно повезло? Единственное разумное объяснение: талант – универсальный механизм. Для этого механизма не имеет значения – с каким материалом работать. Как у Маяковского: «землю попашет, попишет стихи». Талант может талантливо работать все; для него единственная проблема: овладеть материалом и технологией. Как написал в открытке своей маме мой тогда 7-летний сын Вася (по поводу рытья пещеры в прибрежном обрыве): главное – лопата и терпение. Вот два примера, как талант работает в ситуации экспромта (значит – без малейшей предварительной подготовки). Оба примера - из моей практики. Оба – полувековой давности. (Я мог бы привести примеры из жизни других людей, но раз уж признался, что искал механизм таланта в себе, то эти примеры покажут, что еще задолго до этого поиска у меня был опыт переключения на 1) новый для меня материал и на 2) новую для меня технологию. При этом ни малейших сомнений по поводу успеха я не испытывал. Я сразу знал, что смогу. Очевидно, 1) механизм таланта в это время был у меня в отличном состоянии, а 2) энергии было столько – было! - что я мог двигать – не прикасаясь раскрытой кистью руки – стаканы по столу. Правда – пустые.) Отдохни, читатель. |
|
Случай первый – музыкальный. В юности у меня был друг – Володька Яцунов. Он появился у нас в восьмом классе, приехал из Львова, где еще тлели угли прошедшей войны. Ее бытовая жестокость (ничего личного, просто выживание) была в нем естественной. Когда в первый же день, отбривая задиру, без предупреждения, без единого слова (и как мне показалось – без эмоций) он пригвоздил кисть его руки своей ученической перьевой ручкой к парте, - я понял, что это родственная мне душа. Три года мы сидели на одной парте, жили в соседних домах, свободное время проводили вместе. Потом он учился в консерватории. И вот однажды под вечер звонит: «Есть бутылка водки. Жду.» Уж мне ли не знать: водку он практически не пил, а тут приглашает не «пропустить по рюмашке», а на всю бутылку. Спрашиваю: «Что случилось?» - «Да ничего особенного. – Он был интроверт; как говорится – слова клещами не вытащишь. – Просто посидим.» Встретились. Был бы он чужим человеком – я бы не лез в его душу, но друг… «Как хочешь, - сказал я, - но пока не узнаю, что произошло – я тебе не партнер.» Он не стал упрямиться. История была простая. Он заканчивал консерваторию сразу по двум специализациям: дирижерству и композиции. Случай банальный: человек он был прекрасный, и гармонию чуял за километр («потребитель гармоний»), но таланта не имел, - где-то в отрочестве остановился в развитии души за шаг до черты. Переступи тогда он эту черту – и компоненты таланта (все они были у него в наличии) сложились бы в целостный механизм. И перед ним открылась бы перспектива дальнейшего развития: из подражательного таланта в оригинальный; а там – если бы не спешил и работал над качеством, над точностью – и гениальность рядом. Ведь и она – не для избранных, а для тех, у кого все сложилось… Но не случилось. Почему? Тогда я не думал об этом, принимал Володьку как есть, как данность (любопытства и тогда не было во мне, поэтому я «не видел» этого); а сейчас полагаю, что причиной его нереализованности, остановки перед чертой была душевная травма, которую он так и не смог пережить: уход матери. Он жил с отцом и мачехой (которая потом их тоже бросила). Мачеха была приятная женщина, но всю душу отдавала своей дочери, сводной сестре Володьки. Так что имеем простор для толкований: можно говорить о карме, можно – о впечатлительности ребенка (когда плохо работает аппарат, превращающий чувство в мысль, из-за чего чувства задерживаются в душе, переполняют ее, отсюда – 1) избыток, который всегда ведет к болезни, и 2) спутанное сознание). Но воля у него была. Поступление в консерваторию – бесспорное доказательство этого (хотя и ученическое перо, которым он без колебаний проткнул кисть руки незнакомого парня – аргумент не меньший). Почему он решил поступать в консерваторию? Вероятно – хотел что-то доказать. Кому? – себе? далекой матери, с которой не имел никакой связи? мачехе, которая его не замечала?… У него в прошлом была львовская музыкальная семилетка, в Киеве он присаживался к роялю только под настроение, и вот решил за год (параллельно с выпускным классом) пройти три (!) старших класса музыкальной школы. В том году я его почти не видел. Кстати, репетиторов оплачивала мачеха-стоматолог (у нее была частная практика). И у него получилось! (У этой замечательной медали есть и оборотная сторона: подобные сверхусилия выжигают энергию почти до донышка; подняться после этого на прежний уровень – задача почти невыполнимая; во всяком случае - решить ее удается не многим; судьбы рекордсменов – типичные примеры. И сколько среди нас людей, которые однажды, ослепленные целью, заставили себя – совершили сверхусилие – и теперь живут по инерции, в полудреме, по сути – отгородившись от мира, в пределах своего тела, неспособные к жизни (к живым чувствам), а только к существованию. Володьке подняться не удалось.) Он поступил. И по инерции, вопреки пеплу в душе (или все еще доказывая? утверждая свою самость? находя в этом смысл жизни? по принципу: цель – ничто, движение - все), прихватил к дирижерству еще и композицию… Играл он недурно. Случалось – показывал мне фрагменты своих опусов. Приятные; большего сказать не могу: в них не было жизни. Они не будили во мне ничего. Не побуждали к сотворчеству. Даже минимальной реакции: как хорошо! а ну-ка сыграй это еще, - от меня он ни разу не дождался. А ведь его душе был необходим хоть какой-то отзвук – сейчас я это понимаю… С дирижерством у него не было проблем, а вот с композицией случился ожидаемый неуспех. Профессор, который вел его диплом, в тот день сказал ему: «Володя, я терпеливо ждал, что вы прорветесь, сможете, у вас получится; но вот уже весна – а диплома нет даже в зачатке. То, что вы мне приносите… Давайте начистоту: возможно – вы слышите какую-то гармонию, звуковую дымку, марево; но музыка – конкретна. В вас нет чего-то, что материализует ощущение в звук, причем звук, наполненный всемирной симпатией (он так и сказал: всемирной симпатией). Короче: вы – не композитор. И никогда им не станете. Я похлопочу: вы получите справку, что прослушали курс композиции…» Представляете? – Володька упирался рогом, шел к своей цели столько лет, жил этим, более того, сейчас можно сказать: жизнь на это положил, - и вдруг такой облом… С удовольствием вспоминаю свою реакцию: она была мгновенной. Наших бьют! Пусть этот профессор сто раз прав (да я в этом и не сомневался), но – наших бьют! – у меня выбора не было. «Мы спина к спине у мачты Против тысячи вдвоем…» «Вот что, - сказал я, - водку выпьем потом. А пока… - Плана я не имел, но замысел уже зарождался: во мне росло предчувствие драки и такой естественный в этих ситуациях восторг (материализованный досадой: опять разобью костяшки пальцев). Нужно было не упустить момент – и я наступал этому внезапному чувству полета на пятки! – У тебя есть домашний телефон профессора?» - «Конечно.» - «Звони ему.» - «Зачем?…» - «Скажешь, что хочешь показать несколько давних фрагментов.» - «А где я их возьму?» - «Напишем…» Пауза. По его глазам я видел, что он не думает (сейчас он не мог думать), а прислушивается к чему-то, что в нем происходит. Наконец Володька сказал: «Он не станет это обсуждать. Он уже все решил.» - «А ты будь настойчивым. И убедительным. Проси двадцать минут. Уж столько времени терпел тебя – неужто двадцати минут не найдет? А после них – скажи - ты примешь любое его решение…» Телефонный разговор прошел по предсказуемому сценарию. Сначала профессор удивился, ведь для него эта история уже умирала где-то в прошлом; она уже ушла из его жизни и он был намерен («Говорить зачем о мертвом? / В полночь умер дон Рамиро.») выкинуть ее из памяти. И тут вдруг такое насилие: будьте любезны еще раз взглянуть на труп. Опомнившись – он предъявил досаду. Но Володька уже включил свою волю (при этом человек действует как сомнамбула; при случае мы еще обсудим смысл такой реакции); он видел цель и шел к ней напролом, не позволяя себе интеллигентской чувствительности. Профессор еще побарахтался, но когда увидел, что и на раздражение в его голосе Володька не реагирует, - сообразил, что цена не велика – и сдался. «Ладно, - сказал он, - завтра после второй пары у вас будет двадцать минут. Я прослежу по часам…» Последняя фраза означала разрыв. Володька положил трубку. «И что же дальше?» - «Как – «что»? – сказал я, - садись к пианино. Будем работать.» Он – сама покорность – сел, поднял крышку. Клавиши, клавиши, – это вам не три струны… Я знал, что на его помощь рассчитывать не приходится. Он был бы и рад… да что там рад! – он был бы счастлив подставить мне плечо, но вспышка воли выжгла последнее, что в нем еще могло гореть. Не беда. Ведь память у него не отшибло; значками, которыми записываются музыкальные звуки и тона, он пользуется автоматически; а большего мне и не нужно… Попробую описать мое состояние в тот момент. У меня в голове тоже было пусто. Но вот что замечательно: это меня ничуть не смущало. Я чувствовал: сама пойдет! Как обычно – сама. Меня не смущало, что обычно процесс был иным - самопроизвольным. Обычно я садился к столу не сочинять, а записывать. Записывать нечто, переполняющее душу, отягощающее ее. Обычно я писал, чтобы сбросить с души груз (если бы беременность не заканчивалась родами – женщины от нее бы умирали), чтобы опять быть открытым жизни, жить, именно жить! каждую минуту, причем с удовольствием. Потому что какая же это жизнь, если твои глаза (разумеется – все органы чувств, все тело, воспринимающее внешний мир) вывернуты вовнутрь? А они не могут иначе. Если у вас в ладони заноза – вы только о ней и думаете. И пока не избавитесь от нее – мир иных чувств для вас недоступен. Самые прекрасные мысли и пейзажи, которые должны были подпитывать вас энергией, ничтожная заноза (переключив доминанту внимания на себя) превращает в мертвую информацию… Кстати: именно поэтому – если вам предстоит большая работа, и при том вы озабочены какими-то мелочами, - начинайте именно с них. Надо расчистить поляну. Вам ничто не должно мешать. Ничто не должно отвлекать. Только при этом условии вы сможете сосредоточиться, сфокусировать всю энергию на главное дело, - и сработать точно (обязательное условие талантливой работы). Иначе вы не получите необходимый результат. Подчеркну: не для кого-то – для вас необходимый. Если вы надуете шарик (наполнив его своей энергией) не как следует, а вяло, он 1) ни на кого не произведет впечатления, а 2) для вас навсегда останется невынутой занозой. Источником сожалений. Дыркой, через которую будет вытекать ваша энергия. Пусть вы этого не осознаете (критичности недостает), но это так. Душа это чувствует. Потому что заноза останется в ее теле. Однако возвратимся к моей ситуации. Обычно я не морочу себе голову поиском тем и сюжетов. Пустое это. Если из головы – значит – из памяти. Из прошлого. Мертвечина. Напомню: для меня в прошлом имеет ценность только память чувства. Только она меня греет. Только на нее могу опереться, когда (человек слаб) возникает вопрос о смысле жизни. Обычно мои сюжеты возникают сами. Сюжет возник во мне – значит – он мой. Вопрос об их оригинальности или банальности для меня не имеет смысла. Почему? Я уже писал об этом: круг тем, идей и сюжетов весьма мал. (Некоторые считали. Одним хватало пальцев на руках; другие – способные увидеть только поверхность – насчитывали их десятками. Сотню не набрал никто.) Пусть об этом (якобы об этом) до меня писали сотни раз. Но теперь это во мне выросло. Это часть меня. Плод моей души. Материализация моих чувств. И если это именно так – создаваемое мною не повтор и не воровство, потому что нет двух одинаковых душ; и если я свои чувства передам точно – мою работу не спутаешь ни с чем. (Окончание следует)
|
|
К о г д а т ы с т а н о в и ш ь с я н а п л е ч и д р у г о м у … Именно поэтому киношники, слепившие свои поделки по моему «Доту» - воры. Им нужен был сюжет? – вот он, готовый сюжет. Книжка древняя – сорок лет! – небось автор давно преставился. А коли жив и затеет скандал – отмажемся от старикашки-пенсионеришки парой тысченок; еще и счастлив будет: ну как же! – оказывается, еще помнят; и вот – даже заплатили… Кстати – сходный случай – московское издательство «Яуза» обратилось ко мне с предложением издать мои боевики в двух томах 5-тысячным тиражом, причем за каждый том посулило мне аж по тысяче баксов!… Так что киношники-воры были не оригинальны. Должно быть, их прельстило – как и всех читателей – живое в книге. Мало того – заразительное своею жизнью. Кажется – чего мудрить? – перенеси, как есть, - и большего не понадобится. Ан нет! – так не бывает. Они не знали - так я объясню: все это нужно сперва пережить, чтобы оно стало частью тебя, частью твоей души; чтобы оно томило душу и не давало тебе жить; чтобы оно требовало: выпусти меня – иначе задушу. Вот тогда можно было бы – если у тебя есть элементарные представления о порядочности – связаться с автором и сказать: я это так чувствую! я этим живу! – давай попробуем это чувство – вот таким же живым! – воплотить на экране… Но, очевидно, чувствовать им не дано, а видят они только то, что на поверхности. И вот их «творческая» кухня: наложил кальку, обвел карандашиком… Если я невнятен, и вы не поняли отчетливо, что именно я хочу сказать, - получите ярчайший пример из нашей классики. «Капитанская дочка». Шедевр российской прозы. Ее изумительный бриллиант. Образец невероятной чистоты и простоты чувства. Если уж сравнивать с драгоценными камнями, то наши колоссы прозы – Достоевский, Толстой и Платонов – каждый – это друза драгоценных камней. Каждая друза (каждый из трех) неразрывно слеплена из красного, лилового, синего, желтого, зеленого. Изумительные грани, бездонная глубина; и в каждом камне туманной дымкой плавает нечто, как новый зарождающийся космос. А вот бриллиантов там нет. Достоевский помнил, что есть, есть! эталон простоты и меры, но не посягал: в нем самом этого не было, а раз нет в тебе – незачем и пытаться. Не царское это дело – лепить суррогаты. Толстой начинал, ориентируясь на простоту, но природа взяла свое: слепленный, скрученный из противоречий, он стал писать жизнь как боль, как жертву. В этом было его очищение. И когда муть стала осаждаться, и где-то вдали, сквозь дымку, он обнаружил смирение, и понял: вот мера (обращаю ваше внимание: мера и смирение имеют один корень), - он отрекся от прошлого и попытался вернуться к тому, с чего начинал: к простоте. Но – гордыня, но – тщеславие… Смирение естественно, как дыхание; но оно же – подвиг для человека, который всю сознательную жизнь приятельствовал с Дьяволом, а эталоном творческой работы полагал эксгибиционизм. Изменить свою натуру Толстой не смог, положился на разум. И вместо простоты получил примитив. Попытки оживлять примитивы проповедью морали были самой большой его ошибкой: ведь нет ничего более мертвого, чем мораль (самое человеческое в человеке), если она - плод разума… Что же до Платонова, то он каждым словом, каждой фразой стремился к простоте. Его произведения – это поток чувств, сама жизнь. Он исключил разум из употребления: найти «умную» мысль (или мораль) в его текстах практически невозможно. Он и жил в полном согласии со своим мироощущением: уже будучи всемирно знаменитым писателем – каждый день выходил с метлой и совком на Тверской бульвар: работал дворником при Литинституте. Правда – не от хорошей жизни: в этом смирении было его спасение. Он стремился к простоте, но мир вокруг него был так перекручен, так непрост. Ему был нужен инструмент, чтобы передать эти сплетения струй, эти узлы, - и таким инструментом стал его стиль. Единственный в своем роде. Узнаваемый в каждой фразе. Стиль - расплетающий эти узлы. Путь к простоте. Но – только путь, а не сама простота. Гоголя я не упомянул четвертым – или первым – сознательно: он стоит от всех особняком. Так что же «Капитанская дочка»? Путь к ней (Дарья Донцова написала бы ее за пять дней) занял без малого пять лет. Первоначальным толчком послужило впечатление от «Рассказа моей бабушки» - весьма пространного опуса, опубликованного в 1832г. в «Невском альманахе». Что-то в нем было, какое-то зерно, которое нашло душу Пушкина. Пушкин еще не понял, что вот оно, а душа уже знала это. «Она сказала: это он!» Душа знала, как мало у нее времени, но ведь это не повод для спешки! Ведь возник шанс одним жестом стереть всю накопившуюся черноту. Как прежде говорили: спастись… В «Рассказе моей бабушки» был изложен частный эпизод времен пугачевщины. Случилось это за четверть века до рождения Пушкина; а если приплюсовать 33 года самого поэта, то – по нынешним представлениям – «преданье старины глубокой». Но тогда это воспринималось иначе. Время текло неторопливо. Событий было мало. Конечно, где-то что-то происходило, но поскольку первые ростки всемирной информационной сети появились лишь через сотню лет, то жили тем, что происходило рядом. И недавним прошлым. Для Пушкина пугачевщина была – вот она; старики еще помнили ее. Эпизод был ярким; в нем было все, что необходимо для писателя: сюжет, коллизия и героиня. И с героем проблемы не было: он ведь обычно нужен лишь для того, чтобы свести концы с концами, восстановить целостность и порядок, разрушенные героиней (хотя Господь создавал женщину с противоположной целью). Значит – герой должен быть юн и простодушен; иначе – сами понимаете – подвигов от него не дождешься. Все было на виду, но Пушкин этого не увидел сразу: этого пока не было в нем. Не было чувства, которое наполнило бы банальную информацию «Рассказа моей бабушки» его – Пушкина - жизнью, а значит - не было неотвратимости и судьбы. Но зерно упало в благодатную почву. До весны было пока далеко, вегетация обещала быть долгой, но паузу (она предоставляется всегда! и мастер – кроме точности - отличается от остальных тем, что никогда паузу не комкает) следовало использовать с толком. Что же делает душа Пушкина? – Она расчищает поляну. Предыдущая расчистка (продиктованная душой, которая готовилась обрести новое качество) была в Болдино; теперь душа доводит это дело до конца. Когда у тебя последний шанс – ничто не должно тебя отвлекать, толкать под руку. Даже подсознание должно быть чистым. В первую очередь следовало избавиться от «Дубровского». Душа к нему не лежала. (Не знаю, следует ли упоминать, но все эти соображения – мои; я так считаю.) Такой же анекдот, как и болдинские прозаические опусы, «Дубровский» не был реализован по естественной причине: кончилась энергия; нечему было гореть. Пушкин забуксовал уже на «Истории села Горюхина». По тексту видно, как он пытался справиться с ситуацией, насиловал себя самовозбуждением, - пока однажды все это перестало быть ему интересным (хочется думать: увидел написанное в реальном – весьма скромном – масштабе). До «Дубровского» - тогда, в Болдино - руки просто не дошли. Жаль. Ему бы место рядом с «Выстрелом» и «Метелью». Такой же непритязательный анекдот. Значит – заноза оставалась в нем. Занозу следовало выдернуть. Душа направила его на это – и погрузилась в сон: разбудите, когда поезд остановится. Если бы она – пусть не работала! пусть только бы присутствовала – болезнь бы затянулась, потому что даже присутствие души облагораживает текст ее ароматом. Свято место не бывает пусто; без машиниста никакой паровоз не сдвинется с места, и уж тем более не дотащит состав от пункта А к пункту Б. Явился разум. На это и был расчет. Как вы помните – мера находится в душе. Что же происходит, если душа самоустранилась? В отсутствие меры разум получает полную свободу. Любая свобода – это свобода от души. И как же разум пользуется ею? – Он начинает клонировать то, что имеет на руках. Вся наличная энергия идет на создание и поддержание цепной реакции (логических построек). Немудреный наблюдатель изумленно глядит на сменяющие друг дружку узоры калейдоскопа: ах, какая фантазия! Хотя на самом деле ничего не происходит. Исходных элементов – мизер; новых разум добыть не может – не его это работа; не удивительно, что взрослый человек добровольно не станет глядеть в калейдоскоп дольше нескольких секунд. Скучно (есть форма, но нет содержания). А скука – вампир. Мы можем этого не знать, но инстинкт срабатывает четко: едва заскучал – уже глядишь по сторонам: чем бы подпитаться, чтобы восстановить равновесие?… Так вот о «Дубровском». Чтобы было, куда расти, разум поменял цель. Вместо скромного анекдота замахнулся на роман. Чем только автор ни пытался его оживить! – а получались слова, слова, слова. Описывалась жизнь, но самой жизни (которая невозможна без души и живой энергии) не было. И вот однажды (душа проснулась: пора!) Александр Сергеевич прозрел – и обнаружил, что текст, возникающий под его летящим пером, способен слепить каждый второй литератор, подвизающийся в журналах, скажем – та же Дарья Донцова… Для гения – а он уже был гением – это был удар ниже пояса. Ну отписался бы на семи-десяти страничках – и забыл! Так нет же – стал размазывать кашу по чистому столу. Столько времени загубил… Но время не было загублено – это был урок. Теперь он знал - как не надо писать. Как надо – еще предстояло почувствовать. Разглядеть это в себе – и поверить в истинность того, что увидел. Но до этого – до фразы «Отец мой, Андрей Петрович Гринев, в молодости своей служил при графе Минихе и вышел в отставку премьер-майором в 17… году» - до фразы, в которой по содержанию ну ничего особенного нет, - но в ней есть ритм, объединивший в целое душу и разум, ритм, ставший мерой (если вам так понятней – ситом) отбора информации, ритм, позволяющий погрузиться на любую глубину. Вот на сколько хочешь – все твое! «Матушка моя была еще мною брюхата…» Конечно, здесь не обошлось без Стерна; ну и славно! может – потому столько жизни и тепла! Вот уж скоро полтора века этим таким обычным словам – а все светят и греют… «Дубровского» я показал лишь как пример (такой большой и нескладный – все видно сразу), но были и другие занозы, от которых Пушкин в это время освобождался. Например, «Кирджали», маленькая опухоль, зажившаяся в нем еще с одесско-молдавских времен. Ее и упоминать бы не стоило – слегка литературно обработанная, ничем не примечательная информация. Но она иллюстрирует процесс. Для Пушкина этот материал был как назойливая муха: пока не прихлопнешь – не избавишься. Прихлопнул. Стало чище. Сложнее случай с «Пиковой дамой». Там возможна глубина; причем – любая; Достоевский навертел бы такой романище!… (Тот же случай, что и с «Медным всадником».) Но время таяло; каждый день был в счет. И Пушкин просто отписался. Сухо. Лаконично. Как и положено излагать анекдот: чем меньше слов – тем меньше глупостей. Наконец – «Египетские ночи»… Кто бы помнил этот коллаж, если бы не вставные стихи «Поэт идет – открыты вежды…»? Кстати: кто бы помнил сейчас «Пиковую даму» - если бы не опера Чайковского? кто бы помнил благополучно забываемые после получения школьного аттестата повести Ивана Петровича Белкина (ведь и Пушкин на первых порах не хотел под ними подписываться; он ведь уже был гений, знал их скромную цену; неловко ему было), если бы не поделки наших киношников? Их-то несложно понять: каждый выбирает себе одежку по росту. И еще: если правда, что Пушкин подарил Гоголю анекдоты (почки), из которых потом возникли пышные ветви «Ревизора» и «Мертвых душ», - то и объяснение поступку Пушкина очевидно. Если я не успеваю, то почему бы не скинуть должок тому, кто справится с ним успешно, а может быть – и лучше меня?… Это – голос разума; но мне больше нравится предположение, что Пушкин поверил голосу души. Это отдельная сложная тема, поэтому я только обозначу ее здесь в двух словах. Представьте себя – свою душу – шаром, плывущим в космосе. Как и все в природе – этот шар имеет «+» и «-», светлую и темную половинки. И серенькую переходную зону между ними – зону терзаний. Темное никогда не станет светлым, но если хотите постичь себя (если есть потребность в этом и есть для этого энергия) – свое темное следует разглядеть. Чтобы овладеть им. (Еще раз подчеркну: победить свое темное нельзя, но Гоголь утверждал, что можно оседлать черта – и уже на нем добраться до цели). Пушкин ощущал этот клубящийся мрак. Мало того – он ощущал, как некая неодолимая сила поворачивает его лицом к этому мраку. Жуковский, оказавшись в подобной ситуации, нашел спасительный выход: он превратил встречу с чертовщиной в игру. Пушкин так не смог (его стихией был свет) – и предпочел смерть. Как и Лермонтов – который однажды, словно проснувшись, увидел себя в зеркале таким, как он есть. «Портрет Дориана Грея» - фантазия на ту же тему. У Пушкина были попытки заглянуть в потустороннее. Например - несостоявшаяся, подражательная «Русалка»; «Гробовщик», не поднявшийся выше анекдота. Та же участь остаться анекдотами ждала и приключения Хлестакова и Чичикова. Но, очевидно, у Пушкина было чувство, что эти анекдоты – только кожура, только полова, и если сдуть ее - обнаружится зерно, из которого можно вырастить нечто необычайное; возможно – чудовищное. Эта работа была не для него, да и времени на нее уже не оставалось. Отдать, подарить, скинуть – чтобы не загубить, не опошлить - это был идеальный выход. Но как он угадал в угодливом, прилипчивом хохле единственного человека, который смог не просто рассказать эти анекдоты, но вскрыл ими Россию, как нарыв, из которого поперла смрадная, ковыляющая толпа живых мертвецов! Как он это смог?… Но вот ведь увидел… Если очень хочется – назовите это эстафетой. Как бы то ни было - главным все это время была для него пугачевщина. Он хотел (нет – должен был) ее прочувствовать. Обнаружить в себе, в своей крови. Эта потребность, эта необходимость чувственного постижения Пугачева стала для него доминантой. Она выгнала Пушкина из столицы в Оренбургские степи. Там сохранилась память (в Петербурге он не нашел ничего, кроме информации). Он дышал тем самым воздухом. Общался с простым людом. Не с теми, кто бунтовал (чтобы найти таких, пришлось бы пожить в тех степях), но с их потомками. К счастью – люди не меняются, меняются только нравы; а это не трудно разделить. Возвратившись, он стал писать «Историю Пугачевщины». Написал. Но ни удовлетворения, ни освобождения это не принесло. Информация (а «История Пугачевщины» - это не более чем информация) всего лишь инструмент, позволяющий смахнуть паутину и промыть стекло. Обычному человеку этого достаточно. Вот – можно глядеть в окно; можно любопытствовать, как живут другие человеки. Но гений не протирает окон; ему не нужно глядеть в окно. Он глядит только в себя. И вся его забота – убрать помехи, мешающие естественному внутреннему процессу. И набраться терпения. Пока спелое яблоко не упадет само. Забавно наблюдать по его заметкам, как он кружит возле «Рассказа моей бабушки». Он это вряд ли осознавал. Потому что этот «Рассказ» был для него всего лишь информацией. Прочитал; впечатлился; и … нет – не забыл, поскольку информация была эмоциональной (а эмоциональная память – как вы уже знаете – вечна). Именно эта эмоция разбудила в нем чувство, которым он теперь жил. Он помнил тот толчок. Помнил – но не более того. Как говорится – «я же поблагодарил; что еще надобно?…» Если бы хотел олитературить «Рассказ», сделать его красивше, если бы именно такова была внутренняя потребность, - Господи! только и всего? нет проблем! сел – и налудил; не впервой. Но хотелось чего-то иного. Чего? Если б он знал!… И вдруг однажды открылось: Пугачев. Не пугачевщина – Пугачев! Вот где соль. Вот где ключ. Не главарь бандитской шайки и не самозванец, а человечище с истерзанной душой. Злом творю добро! Не ради тщеславия – для людей. Пусть смерть меня остановит – но она останавливает и святого… А напротив – простодушный и чистый Петруша Гринев… Нет – не напротив. Alter ego. «Мы спина к спине у мачты…» А дальше… Поэта искусству паузы не надо учить; вся истинная поэзия – пауза. И с игрой у Пушкина не было проблем; слава Богу, серьезным он становился только от усталости и хандры. Недоставало лишь ритма. Но вот однажды он услышал: «Отец мой, Андрей Петрович Гринев, в молодости своей служил при графе Минихе…» Последний всплеск жизни перед тем, как душа отделится от тела. Всплеск, освещающий и озаряющий этот переход. Из света в свет. Если бы так, как Пушкин с «Рассказом моей бабушки» (разумеется – с моего согласия), обошлись бы с моим «Дотом», - разве я бы сказал хоть слово против? Я был бы счастлив. |
|
(окончание) Итак, в истории с Володькиным дипломом я встретился с непривычной для меня ситуацией: я не имел (предшествующего творческой работе) переполняющего меня чувства, не имел потребности (чем скорее – тем лучше) «опорожниться». Мне нечем было опорожняться! Но ситуация вынуждала: вынь да положь. Сейчас. Завтра будет поздно. Оставалось одно: спровоцировать чувство. Пусть трудится! Пусть покопается в матери-душе. Ведь в душе есть все. Даже то, о чем я и не подозреваю. Именно чувство, а не мысль. В который раз напомню: мысль способна только самовоспроизводиться. Ее энергоемкость ничтожна, поэтому она способна заполнять «рабочую пустоту» (предназначенную для чувства) словами или – в лучшем случае – рождать столь же энергетически ничтожные интеллектуальные чувства – «живых мертвецов». Мысль – как капля дождя: вы ее почувствовали, она произвела на вас некое впечатление, а через минуту ее уже нет – испарилась. И вы забыли о ней. С Володькиным профессором мы не могли себе этого позволить. Мы должны были произвести на него сильное впечатление. Для этого годилось только чувство. Яркое. Энергичное. Чтобы оно передалось ему – и зажило в нем. Как надолго? Это уж как выйдет; это зависело и от души самого пана профессора. От ее энергоемкости, а значит – и от ее способности переживать новое чувство. Иначе говоря – от кпд души. Если совсем просто: надо было произвести на пана профессора такое впечатление, чтобы чувство не ограничилось его головой (опять «живой мертвец»), а погрузилось в его сердце, стало частью его души. Только в этом случае можно было ручаться за успех нашего дела. Как же мне настроиться? Как спровоцировать в себе необходимое чувство? Выручил Пушкин; уж столько раз он меня выручал! Я вспомнил итальянца-импровизатора из «Египетских ночей», его гитару, - и попросил Володьку (изобразив пальцами игру): «Несколько аккордов… Adajio… Даже - adajissimo…» - «Что именно?» - «Хотя бы «Лунную»… что душа подскажет…» - Он кивнул. Очевидно – он почувствовал меня. Как я уже упоминал – музицировал он хорошо, но в эти первые аккорды он вложил столько… Не представляю, откуда это в нем взялось… но во мне – вдруг – словно открыли окно. И включили свет. И я все увидел. Все сразу. Когда тебе ассистируют Пушкин и Бетховен… «Времена года». Ну конечно! – «Времена года». Готовый сквозной сюжет. Бессмертный сюжет! от рождения – через всю жизнь, со всеми ее этапами – к смерти; и через смерть – к свету и новому рождению. Каждый из двенадцати эпизодов уже наполнен смыслом. Остается найти мелодию, воплощающую, реализующую этот смысл – только и всего… «Времена года», - сказал я. – «Не понял…» - «Мы напишем «Времена года», - раздельно произнес я. Он даже играть перестал. Я ждал. «Да ты что! – наконец выговорил Володька. – После великого Гайдна… после Вивальди и Чайковского…» - «А при чем тут Вивальди и Чайковский? – сказал я. - Каждый из них воспринимал жизнь по-своему – и это по-своему выразил. Мы с тобой живем в другом мире. И мы другие. Мы иначе видим. Так неужели нам не хватит мужества заглянуть в свои души и назвать своим именем то, что там увидим?…» Он смотрел на меня. Он честно пытался переварить ситуацию, но шок заклинил его чувства. Как вы уже знаете – свято место не бывает пусто. Его разум уселся на хозяйское место, осмотрелся – и выбрал самую избитую дорожку: «Какой же будет форма?» - спросил Володька. Не правда ли – интересный вопрос? Этот вопрос – типичный пример «живого мертвеца». Иначе говоря – информации, имеющей оболочку, но не передающей суть. Сегодня он (вопрос о форме) главный в том, что пройдохи втюхивают нам под видом искусства. На самом деле – искусства для дураков. Смысл этого прохиндейства: главное – фантик; яркая, завлекательная обертка. Чтобы у потребителя возникло желание взять вашу «форму» в руки. А если вы к тому же внушите, что это – супер, что это – последний писк, - то потребитель схавает (похваливая; довольный тем, что причастен) любое дерьмо. Чем примитивней – тем «понятней». Если тебе сказали, что новое платье короля могут видеть только умные люди, - где взять силы, чтобы поверить своим глазам – и квакнуть: а король-то голый!… Однажды талантливый скульптор, чтобы отвязаться от настырного искусствоведа (отмахнуться от мухи), пошутил, мол, «все мое искусство – это умение убрать с куска мрамора лишнее». Расчет был точен – дурачок ухватился за яркий фантик и растрезвонил где только мог: вот оно! вот в чем суть талантливой работы!… Я хотел написать: «с той поры», - но сразу поймал себя: инерция мышления; занесло; логика подсуетилась и нашептала; а логика не способна создавать истинно новое, она работает только с тем, что есть под рукой, что она уже знала; значит – из зайцев она складывает… такого же зайца, только ну очень большого. Следовательно, правильно будет так: не «с той поры», а - всегда, во все времена бездари и эпатажники именно так работали. Сперва придумают – «увидят» - а затем «убирают лишнее». Повторяю: потребности освободиться во мне не было, чувства во мне не было, и отпущенное нам время таяло неумолимо. Время… В нашем распоряжении было несколько часов. Много это или мало? Время можно было бы не брать в расчет – если бы случилось вдохновение. Если бы я мог его вызвать («включить») в себе. (Вспомнить о вдохновении здесь вполне уместно; ведь оно – самое яркое проявление таланта; можно сказать – самый интенсивный режим работы механизма таланта.) Что суть вдохновение? Это поток трансформирующихся чувств. Вдохновение единокровно с интуицией, которая сразу, без промежуточных действий, дает точный ответ. Его результат нельзя «улучшать» - иначе лягушечка умрет. И что замечательно: этот результат настолько энергетически заряжен, что живет намного дольше своего создателя. (Сравните с газетными текстами; они уже назавтра мертвы. Сравните с «умными» текстами; их читать невозможно, потому что они мертвы изначально.) Поток вдохновения настолько плотный, что разум, рассудок, процесс мышления не имеет возможности в него вклиниться. Ведь чтобы подумать (дать поработать памяти и логике) необходимо время. Хотя бы несколько секунд. К счастью - вдохновение времени не знает. Потому что время вдохновению не нужно. А значит (кажущийся парадокс) ему не нужны и какие-то специальные обстоятельства, например – покой. Как щедрый дождь с ясного неба – оно возникает внезапно. Возникает - материализуясь – помимо мысли - в слова, в звуки, в сочетание линий и красок, в пластику материала. Думать некогда! – только успевай записывать. Кто не успел – тот опоздал: поток иссякает так же внезапно, как возник. Конечно: потом – по памяти, потрудившись мозгами – можно что-то воссоздать… но это будет уже качественно иная материя. Результат воссоздания (по следам вдохновения) может быть сколь угодно красивым и глубоким – но в нем не будет жизни. А равного жизни в творениях человека нет ничего. Я иногда думаю: в каком же неприглядном состоянии я находился (хроническое переутомление?), когда пытался разглядеть в себе механизм таланта. Ведь никто его от меня не прятал; этот механизм был вот он, прямо у меня под ногами; и случись вдохновение – хоть на миг! (написал «миг» специально, чтобы еще раз напомнить, что для вдохновения времени не существует: ни мгновений, ни минут, ни часов) – я бы разглядел его сразу. Увы – вдохновения не случилось, и мне понадобились годы, чтобы получить искомый ответ. Надо сказать, что в тот вечер, когда мы работали над Володькиным дипломом, о вдохновении я ни разу не вспомнил. Очевидно – к нему не было предпосылок (если не голоден – то и не вспоминаешь о еде); хотя это могло быть и результатом знания: мне уже случалось переживать это изумительное чувство. О вдохновении я не размышлял специально, но если бы меня спросили – ответил бы с уверенностью, что ни «включить» (как скорость в автомобиле), ни спровоцировать его невозможно. На что же я рассчитывал? Откуда во мне была уверенность в успехе? Кураж. Да – кураж! Я ощущал его реально. Он поднимался во мне как волна. Я чувствовал: еще немного – и волна меня понесет. И тогда огненными буквами возникнет извечный вопрос (ах, Пушкин!…): «Куда ж нам плыть?…» (Кстати: кураж – реактивен; значит – энергию стартовой вспышки ему обеспечивает ситуация. А дальше – все от тебя самого зависит. От твоей энергии (для поддержания высоты полета). От твоей воли. И конечно же – характера.) Куда ж нам плыть?… Нужны были координаты. Твердь, на которую можно опереться. Нечто материальное. На вопрос о форме я не стал отвечать. «Что самое главное? - сказал я Володьке. – Мы должны быть неотразимы и бесспорны. – Я вопросительно глядел на него; он согласно кивнул. – А что в музыке самое неотразимое и бесспорное?» Ответ был очевиден, но Володька молчал. Ждал, когда я поднесу ложку с кашей к его рту. Сейчас он не был способен даже на элементарные мысли. Ничего, за него будут думать его руки, - утешился я, и сказал: «Самое неотразимое в музыке – это оригинальная мелодия. Мотивчик.» Он еще не понял, к чему я веду, и потому снова кивнул. «Значит, - закончил я, - мы с тобой сейчас должны сочинить двенадцать мотивчиков.» Вот теперь было на что поглядеть. Он смотрел на меня изумленно. Наконец выдавил из себя: «Да ты хоть представляешь – о чем говоришь?» «А что особенного в том, что я сказал?» «Да то, что есть множество композиторов… - Чувство мешало ему говорить. - Ну представь: человек всю жизнь писал музыку, жил этим; возможно – был почитаем и даже знаменит…» «Скончался, - вставил я, - все его с прискорбьем поминают…» «Вот именно – его! - горячился Володька. - Человека - а не его музыку. Потому что – по большому счету – нечего вспомнить. Ни одного – как ты говоришь – мотивчика. Неужели – если бы мог – не сочинил?» «Бездарь был – оттого и не сочинил, - хладнокровно парировал я. – Оттого и не мог разглядеть - что лежит у него под ногами.» «Значит, ты считаешь, что оригинальный мотивчик вот так просто и лежит? У каждого под ногами?» «У каждого», - подтвердил я. «Отчего же я…» Володька начал - и осекся, потому что сразу понял ответ. Но я же не мог ему сказать: то, что под ногами – видят только талантливые люди. Одно дело - ощущаемая истина, и совсем иное – названая. Названая истина – всегда – приговор. Как человек поведет себя после приговора – заранее никто сказать не может. Я жалел Володьку; да и не мог сейчас рисковать: он был мне необходим как надежный партнер. «Не бери в голову! – сказал я. – Может – у тебя случая не было. Или ты до сих пор даже не озадачивался этим: вытащить из музыкального шума, который ты слышишь, не благозвучие, а именно мелодию. А теперь – считай – такой случай представился.» Он смотрел на меня, пытаясь понять: есть ли хоть толика искренности в моих словах. К счастью – мне не было нужды играть. Кураж уже овладел мною, энергетическая волна уже вырвалась из меня, покоряя окружающее пространство. Такое невозможно не заметить, тем более – не почувствовать. Володька все еще был наполнен унынием и скептицизмом (если желаете более поэтичное определение - получите: он был наполнен печалью), но мой кураж обволок его, как пламя, и уже поднимал температуру его души. Еще немного – и вспыхнет. Нужно было лишить его возможности думать. Не оставить ему времени для этого. Ты хотел (не осознавая) манной каши с ложечки прямо в рот? – Получи! «Предлагаю: мы напишем не просто мотивчики, но мотивчики песенные. Двенадцать песен! и в них – весь жизненный путь; от рождения – и до последнего вздоха…» Слова опережали меня. Не знаю, откуда они возникали; я произносил их – и лишь затем осознавал их смысл. Осознавал – и тут же делал следующий шаг, такой же интуитивный. На обдумывание (чтобы не споткнулась интуиция) не тратил ни секунды. Только вперед! Как учил великий вождь: надо ввязаться в драку – а там разберемся. «Песенность гарантирует нам оригинальный ракурс, не такой, как у классиков, - продолжал я. Меня несло, как Остапа Бендера в Васюках. – Гайдн старался передать дух природы; Чайковский социализировал природу, поместил в нее человека. И все же это была та же природа, и тот же принцип: картинка. Что вижу – то пою. А мы будем писать именно о человеке, о его одиночестве, о его космизме, о его отношениях с Богом, о надеждах и разочарованиях, взлетах и падениях… Кстати, если хочешь – можем ввести (хотя бы постараться это сделать) в наши мотивчики украинский колорит. Пан профессор это наверняка оценит…» Володька смотрел на меня, смотрел… Ну скажи же хоть что-нибудь! «Ну почему двенадцать? – выдавил он наконец. – У Гайдна, например, было всего четыре: четыре сезона… Я не представляю, как можно вот так – на раз – сочинить даже четыре мелодии, и все же это куда реальней, чем двенадцать…» «Не малодушничай, - сказал я, - ведь ты пишешь не курсовую, а диплом. Мы должны быть убедительными не только в качестве, но и в количестве. За дело! Сейчас закрой глаза. Расслабься. Опусти плечи. Ни о чем не думай: тебе это не понадобится.» Он взглянул на меня сумрачно; помедлив – кивнул; повернулся к пианино; закрыл глаза; опустил плечи… Я почувствовал: у него получилось, - и начал говорить: «Представь: жесткая зима; ночь; яркие, колючие звезды; твоя мама; она еще не родила, она еще только носит тебя, но ее уже томит мука от предчувствия твоей нелегкой судьбы… Знак – Скорпион, значит – самоистязание. Карма – удар из прошлого… Нам нужен ритм, который заставит говорить твою душу. Например, такая строка: «Ты пришла ко мне во сне…» - Когда я произносил эту строку, я уже знал, что это не то, не точно; и сразу продолжил – все так же еще не зная, что именно произнесу: - Или такой вариант: «Я забыл твои руки…» - Вполне дилетантские вирши, но чувство в них было, а большего и не требовалось. «Второе», - произнес Володька. «Не открывай глаза! – предостерег я его. – Теперь твой ход. Ты знаешь весь расклад. Чувствуешь его? – Володька кивнул. – Вот это и играй. Не думай ни о чем, ни о какой мелодии. Только слушай свою душу. И помоги ей выговориться. Что нужно услышать – услышу я. Не сомневайся – все получится. Нам нужен один звук, только один! А уж он – поверь – вытащит нам всю мелодию…» Не помню (я не глядел на часы), сколько времени мы вылавливали первую мелодию; знаю, что дольше остальных. Не потому, что первый шаг всегда самый трудный. Все-таки в нас жило опасение (не страх – помилуй Бог! даже в Володьке я страха не чувствовал; напоминаю: характер у него был), - опасение, что не сможем, не получится. А когда получилось, и получилось хорошо… Когда Володька скорописью записал мелодию, я сказал ему: «Пометь январем.» Он был счастлив и отмахнулся: «Да ладно!…» - «Не «ладно», а напиши на всякий случай - вот здесь, сверху: «январь». А то потом запутаешься.» - «Не запутаюсь. Мелодия – вещь штучная»,- объяснил он. «А ты все же напиши…» Короче - к шести утра мы управились. Выпили по стакану водки, поставили будильник на одиннадцать – и завалились спать. Остальное я знаю с Володькиных слов. Профессор встретил его сухо. Они прошли в пустую аудиторию, профессор сел к роялю, взял протянутую (в ней было всего 12 страниц!) папочку, начал устанавливать ее перед собой, - и вдруг обратил внимание на надпись: «Двенадцать месяцев»… По словам Володьки – на это стоило поглядеть. Профессор не удивился (он ведь еще не знал, что внутри; корочки могли быть от чего угодно; они могли иметь предыдущую судьбу, и надпись могла быть из той предыдущей жизни), несколько секунд думал, взглянул на невозмутимое лицо своего подопечного, раскрыл папочку – и увидал сверху над нотами летящую надпись: «Январь»… Уточняю: до этого момента между ними не было произнесено ни слова. Профессор не сразу опустил пальцы на клавиши. Сперва еще подумал. Затем пробежал взглядом по нотам. И лишь затем – словно пересилив себя – сыграл… Опустил руки на колени. Его голова чуть дернулась: хотел взглянуть на Володьку, - но удержался. Правой рукой – словно вникая - медленно сыграл (самый удачный, самый душевный – мы так оба считали) пассаж… Открыл вторую страницу… Потом где-то в середине… Потом последнюю… Потом с минуту сидел и думал. Наконец произнес: «Я не знаю этой музыки. Кто ее сочинил?» «Я», - сказал Володька. «Я знаю вашу манеру записывать ноты, - сказал профессор, - и вижу, что писали вы. Но я спросил: кто сочинил?» «Я». «Вы – не можете». Он не сказал: вы так не можете. Своей фразой он дал понять, что совершенно не верит в творческую потенцию Володьки. «Тем не менее – это мое сочинение. – После прошедшей ночи в Володьке вспыхнула надежда, что теперь он сможет и сам. Он почему-то решил, что если знаешь, как это делается, то дальше – дело техники (по формуле моего Васи: терпение и лопата). - Сочинение давнее. Юношеское. Что-то мне не позволило тогда довести это сочинение до конца; может быть – внутренний голос. Конечно, тогда я не мог бы достойно завершить эту работу, а сейчас – я это чувствую – смогу.» Профессор опять подумал. «Ладно, - сказал он, - Бог вам судья. Бог - и ваша совесть… Я попрошу, чтоб меня освободили от работы с вами. Истинную причину, естественно, не назову; сошлюсь на занятость собственными делами. Кого бы вам ни назначили – увидав эти записи – ухватится каждый. Не сомневаюсь, что диплом по композиции у вас будет лучшим на курсе. Но впредь – прошу – ни по какому поводу меня больше не беспокоить…» Так случилось, что я уже на следующий день был в Москве и отсутствовал долго. Эта история сдвинулась во мне в прошлое – и я о ней почти не вспоминал. За это время Володька по распределению уехал в Запорожье, так что увиделись мы опять года через два-три. Как обычно – о делах не говорили. Я конечно же вспомнил ту ночь, наше творческое бдение, но что-то меня удержало от вопроса: что было дальше? как сложилась судьба «Двенадцати месяцев»? Я не спросил – а он по этому поводу ни словом не обмолвился. Значит… возможны варианты. Он был честен всегда; перед ним был выбор; и мне хочется думать, что он выбрал путь, который ему подсказала душа. Знаю одно: композитором он не стал; и карма грузила его с каждым годом все тяжелее. Детей после себя он не оставил. Засохшая ветка. Но и карма на нем – надеюсь – прервалась. (окончание следует) |