Г.Д. Гловели
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ, 2014 

18.1.  Ресурсы для индустриализации: коллективизация и колхозное закрепощение, формирование системы ГУЛАГа

Колхозное закрепощение. Курс на сплошную коллективизацию, взятый руководством ВКП(б) в ноябре 1929 г. и доведенный до интеграции сельского хозяйства в систему директивного планирования уже к концу первой пятилетки, был определен в главной книге сталинизма — учебнике «История ВКП(б). Краткий курс» (1938 г.) — как «революция сверху». Эта революция преподносилась как «социалистическая реконструкция деревни» с уничтожением в СССР «последнего эксплуататорского класса» — кулачества — и приобщением крестьянства к выгодам крупного механизированного хозяйства. Фактически была создана государственная система эксплуатации крестьянства в целом при ликвидации его наиболее рачительного слоя — «раскулаченных».

В канун первой пятилетки колхозы (33,3 тыс.) охватывали 1,7% хозяйств и 2,3% посевной земли, причем большинство колхозов (60,2%) составляли ТОЗы, а производственные кооперативы, или сельхозартели, — треть (33,6%). Но в ходе коллективизации и ТОЗы, и сравнительно немногочисленные коммуны (6,2%) были переведены на Устав сельскохозяйственной артели. Артель стала основной, а затем и единственной формой колхозов (в 1937 г. их насчитывалось 243,7 тыс.), охвативших в 1937 г. уже 93% хозяйств и 99% посевной земли.

Колхозы объединяли в среднем 78 семейных дворов, но более 25% — свыше 100 дворов, а около 20% — менее 30 дворов. Двор включал избу и личное подсобное хозяйство (ЛПХ) в размерах, ограниченных Уставом; в коллективную собственность перешли угодья, рабочий скот и основная часть продуктивного скота, хозяйственные постройки. Техникой распоряжались государственные МТС (машинно-тракторные станции, 1932 г. — 2446, 1937 г. — 5813, 1940 г. — 7100), обслуживавшие по нескольку десятков колхозов. Политотделы при МТС были наделены карательными полномочиями в отношении крестьян. Полевая работа колхозников была организована по бригадам (отдельная бригада выделялась на животноводство), от которых требовалось выполнение плана обязательных поставок товарной продукции государству, причем по заниженным закупочным ценам. Это и было сталинское «нечто вроде дани, сверхналога», наложенное на крестьянство ради индустриализации, и породившее прочтение аббревиатуры ВКП не как «Всесоюзная коммунистическая партия», а как «второе крепостное право».

Новое закрепощение было довершено паспортной системой (введена в 1932 г.). Она оставила колхозное крестьянство за рамками числа граждан, имеющих паспорта, и тем самым стеснила возможности покинуть деревню в поисках лучшей доли, по терминологии тогдашнего законодательства — «уйти в отход». Устроиться на работу вне своей деревни «отходники» могли лишь при наличии справки от правления колхоза о его согласии на выезд (местное начальство, как правило, отказывало).

Голодный экспорт. Коллективизация была форсирована прежде всего в традиционных хлебопроизводящих регионах — в Нижнем и Среднем Поволжье и на Северном Кавказе, в Центрально­черноземной области и в степной Украине. Очень хороший урожай 1930 г. (835,4 млн ц) был приписан партийно-колхозному «разрешению в основном зерновой проблемы», за чем последовало уве­личение планов государственных заготовок в расчете на больший экспорт. В следующем неурожайном 1931 г. (около 695 млн ц) заготовлено (228,3 млн ц) и вывезено за границу (51,8 млн ц) было больше, чем в предыдущем (221,4 млн и 48,4 млн ц). Причем если в 1930 г. почти 60% товарного хлеба было получено государством еще от единоличников, то в 1931 г. их доля снизилась до 25%, а доля колхозов возросла с 33,8 до 66,4% (совхозов — с 6,3 до 8,3%). У многих колхозов был изъят весь хлеб, включая семена.

Наращивание доли колхозного зерна в хлебозаготовках (почти до 75%, вместе с совхозами — около 85%) продолжилось и в 1932 г., опять не очень урожайном (около 699 млн ц). Но истощенные колхозники кое-как исполняли уборочные работы, а для прокормления были вынуждены срезать зерно колхозных полей. Власть отреагировала законом об охране социалистической собственности (от 7 августа 1932 г.), известном как «закон о трех колосках». Закон требовал применять к лицам, начиная с 12 лет, уличенным в хищении колхозного имущества, независимо от размеров, «высшую меру социальной защиты — расстрел», с «заменой при смягчающих обстоятельствах лишением свободы на срок не менее 10 лет с конфискацией всего имущества». За осень — зиму 1932—1933 гг. по этому закону осуждено свыше 100 тыс. человек, из них к расстрелу — свыше 6 тыс.

Хлебозаготовки 1932 г. пришлось снизить (188 млн ц), а экспорт — весьма значительно (до 17,3 млн ц), однако деморализованное и утратившее значительную часть рабочего скота крестьянство не смогло даже толком убрать урожай, обрекая себя на голод, порожденный всей предыдущей политикой коллективизации. (В том числе — неудачного насаждения на Украине и Северном Кавказе хлопка, чтобы избавиться от его импорта.) Невозможность целиком отказаться от экспорта зерновых и озлобление Сталина против «хлеборобов, которые хотят взять измором», привело к чудовищному голоду. Погибло несколько миллионов человек. Примерно половина жертв пришлась на Украину, другая половина — на области Российской Федерации (особенно Северный Кавказ, Нижнее и Среднее Поволжье, Южный Урал) и Казахстана.


Итоги коллективизации для сельского хозяйства. За исключением небывало урожайного 1930 г., валовой сбор зерна после коллективизации лишь в 1935 г. превысил уровень конца нэпа (1928 г.), что способствовало отмене карточной системы во второй пятилетке. В третьей пятилетке среднегодовые сборы зерна еще повысились (78 млн т), но подушевое производство зерна осталось ниже, чем в 1928 и 1913 гг.

Гораздо более ощутимым было падение производства мяса и молока, что закономерно, учитывая сокращение поголовья скота от его забоя крестьянами в период коллективизации: крупного рогатого скота — почти вдвое (с 60 до 33 млн), свиней, овец и коз — еще больше. Превысить доколхозный уровень поголовья скота удалось лишь в 1958 г. по основным видам. Кризис животноводства (табл. 18.1) был вынужден признать даже Сталин на 17 съезде ВКП(б).
 

Таблица 18.1

Среднегодовое производство мяса (в убойном весе) и молока

в СССР1

Это, однако, не был лишь количественный кризис: он навсегда обрек российское сельское хозяйство на деформированную структуру. Коллективизация, оторвав подчиненное задаче экспорта зерновых земледелие от животноводства, разрушила возможность эволюционного взаимостимулирующего развития этих отраслей, являвшегося (как показал репрессированный по процессу ТКП Н. П. Огановский) необходимым условием сбалансированного экономического роста.

Разгромленная организационно-производственная школа русских экономистов-аграрников с начала XX в. выясняла условия органичного внедрения в крестьянский быт усовершенствованных технологий (молотилок, сепараторов), но при коллективизации как раз применение этих орудий в рачительном личном хозяйстве было подведено под признак «кулачества» с вытекающими отсюда репрессиями. Механизация была сведена к работам, выполняемым на колхозных полях бригадами МТС (за 1933—1937 гг. доля тракторного сева яровых и озимых выросла с 7 до 42,5—45%; зерна, убираемого комбайнами, — с 1 до 37%).

Очевидное неблагополучие в земледелии и животноводстве после коллективизации наводило коммунистическое руководство на поиски каких-то универсальных средств подъема сельского хозяйства, которые стали предлагать претенденты на роль «великих преобразователей» аграрной науки. Главными из них были В. Р. Вильямс и выдвиженец с Украины Т. Лысенко, сумевший создать себе ореол новатора не только практики, но и теории («агробиология»). Вильямс обосновал новую многопольную систему севооборотов с различными травами, рекомендованную к применению повсеместно и без химических удобрений. Лысенко выдавал себя за верного последователя тамбовского селекционера-подвижника И. В. Мичурина, на склоне лет привлекшего благосклонное внимание Сталина. Научные противники Вильямса и Лысенко подверглись репрессиям.
 

Олег Витальевич Хлевнюк, Йорам Горлицкий
Холодный мир. Сталин и завершение сталинской диктатуры

http://flibusta.is/b/259279/read

Бюджетный перегрев. Гонка вооружений и «стройки коммунизма»

Характерной чертой сталинской модели было преимущественное развитие тяжелой промышленности и форсированное наращивание капитальных вложений, периодически выходящее за пределы экономической целесообразности. Такая политика вела к многочисленным диспропорциям в социально-экономическом развитии и истощению ресурсов страны. В значительной мере это было связано с наращиванием военного потенциала, огромными затратами на содержание армии и ее постоянную модернизацию. Хотя всемерное развитие военно-промышленного комплекса для советского руководства всегда было безусловным приоритетом, в последние годы жизни Сталина военные приготовления вновь приобрели форсированный характер. По официальным данным, численность армии, снизившись после демобилизации к 1949 году до 2,9 млн человек, выросла к 1953 году вдвое, до 5,8 млн человек[462]. В феврале 1950 года было принято решение об увеличении срока службы в сухопутных частях с 2 до 3 лет. В воздушных силах служили 4 года, на флоте — 5 лет.

Очевидным толчком для гонки вооружений была война в Корее. В январе 1951 года в Москве было проведено совещание руководителей СССР и стран восточного блока. В силу секретности архивные документы, отражающие работу совещания, пока неизвестны. О самом факте проведения совещания и его ходе мы знаем по мемуарным источникам. Наиболее подробную информацию об этом событии привел в своих воспоминаниях бывший руководитель венгерской коммунистической партии М. Ракоши. По его словам, на совещании с советской стороны присутствовали Сталин, несколько членов Политбюро и военные (возможно, министр Вооруженных сил СССР А. М. Василевский и точно начальник Генерального штаба Вооруженных сил СССР С. М. Штеменко). Из восточноевропейских стран на совещание прибыли руководители компартий (кроме польского секретаря Б. Берута) и министры обороны. С докладом выступал Штеменко. Речь, судя по воспоминаниям Ракоши, шла о растущей угрозе со стороны HAT О и необходимости уравновесить ее соответствующими военными приготовлениями социалистических стран. Советское руководство поставило перед своими сателлитами задачу в течение трех лет резко увеличить численность и вооруженность их армий и создать соответствующую военно-промышленную базу. Штеменко в своем докладе назвал конкретные планы развития армий каждой страны к концу 1953 года.

По свидетельству Ракоши, эти цифры вызвали некоторые споры. Министр обороны Польши К. К. Рокоссовский заявил, что армию, которую предлагалось создать в Польше к концу 1953 года, сами поляки планировали организовать только к концу 1956 года. Представители других государств также сомневались в возможности выполнения новых планов перевооружения. Однако советская сторона оставалась непреклонной. В частности, Рокоссовскому Сталин ответил, что намеченный поляками срок выполнения программы можно оставить неизменным только в том случае, если Рокоссовский гарантирует, что до 1956 года не будет войны. Поскольку такой гарантии нет, правильнее принять предложение Штеменко[463].

Хотя пока мы не знаем, какие конкретно планы вырабатывались в рамках советской программы перевооружения, и в какой мере они реализовывались на практике, данные о развитии советской экономики показывают, что в 1951–1952 годах действительно происходило форсированное наращивание военных приготовлений. Капиталовложения по военному, военно-морскому министерствам, а также министерствам, занятым производством вооружений и военной техники[464], возросли в 1951 году на 60 %, а в 1952 году на 40 %. Капитальные вложения только по военному и военно-морскому министерствам (с учетом специальных работ) в 1952 году по сравнению с 1951 годом выросли более чем в 2 раза. Для того чтобы оценить темпы этого прироста достаточно сказать, что государственные капиталовложения в народное хозяйство СССР без учета затрат по перечисленным военным и военно-промышленным министерствам составляли в 1951 году около 6 %, а в 1952 году около 7 %[465].

Приоритетной и наиболее дорогостоящей военной программой оставалось совершенствование ядерного оружия и средств его доставки. Наряду с атомным проектом значительные силы были брошены на строительство ракетной техники, реактивной авиации, системы противовоздушной обороны Москвы[466]. Большая часть государственных ресурсов ушла на создание новых военных баз на Востоке СССР (на Камчатке, Чукотке) в непосредственной близости от границ с США[467]. С 1951 года в рамках программы усиления военно-морского флота началось строительство нового судостроительного завода в районе Советской Гавани на Дальнем Востоке, рассчитанного при полной мощности на производство двух крейсеров и четырех подводных лодок в год. Завод строили заключенные[468].

Несмотря на значительные военные затраты, отрицательно влиявшие на социально-экономическое развитие страны, в последние месяцы жизни Сталина принимались решения, свидетельствующие о намерении усилить темпы гонки вооружений. В феврале 1953 года были утверждены значительные программы по авиации и военному судостроению. Первая предусматривала создание к концу 1955 года 106 бомбардировочных авиационных дивизий вместо 32 существовавших на 1953 год. Для укомплектования новых дивизий в 1953–1955 годах предполагалось построить 10 300 самолетов, увеличить штатную численность военно-воздушных и военно-морских сил на 290 тыс. человек. Расходы на три года на создание новых дивизий и инфраструктуры (аэродромов, жилья, казарм) предварительно оценивались в огромную сумму более 9,5 млрд руб.[469] Вторая программа предполагала выделение до 1959 года включительно около 9 млрд руб. (в том числе 930 млн руб. в 1953 году) на строительство тяжелых и средних крейсеров[470]. Сразу же после смерти Сталина от всех этих непосильных проектов пришлось отказаться.

Военные расходы, несомненно, были важнейшей причиной быстрого роста капитальных вложений в последние годы жизни Сталина. Если сразу после войны экономические трудности заставили Сталина сдерживать инвестиционные претензии ведомств[471], то начиная с 1948 года темпы прироста капитальных вложений начали заметно нарастать. Как видно из таблицы 3, в 1948–1950 годах высокие планы инвестиций удавалось выполнять. Однако с 1951 года наступил неизбежный срыв. Несмотря на значительное недовыполнение заданий, в последующие два года принимались все те же непомерные планы, что свидетельствовало о снижении гибкости экономической политики и росте напряженности в экономике.

Таблица 3

Рост капитальных вложений в процентах к предыдущему году (в сметных ценах, введенных с 1 июля 1950 года)[472].

* План, принятый в декабре 1952 года.

** Частично в результате сокращения планов после смерти Сталина.

Помимо военных расходов важным фактором расширения фронта капитальных работ было развертывание дорогостоящих проектов.

Значительные средства в начале 1950-х годов выделялись на так называемые «сталинские стройки коммунизма» — Куйбышевскую, Сталиградскую, Каховскую гидроэлектростанции, Главный Туркменский, Южно-Украинский, Северо-Крымский, Волго-Донской каналы. Огромные ресурсы вкладывались в стратегические пути сообщения. В связи с созданием новой базы для Северного флота строились железная дорога Салехард-Игарка протяженностью полторы тысячи километров и порт[473]. Укреплению связи с вновь приобретенными территориями на Дальнем Востоке должны были служить строительство паромной переправы и огромного (13,6 км) тоннеля под Татарским проливом на остров Сахалин, а также железной дороги Комсомольск-Победино, соединяющей тоннель с существующей железнодорожной сетью[474]. Подобные примеры можно продолжать.

Во многих случаях такие проекты были непосильны для государства. Для их реализации не хватало ни материальных ресурсов, ни рабочей силы. Однако несмотря на это, каждый год принимались новые высокие задания. Не успев завершить начатые объекты, ведомства втягивались в возведение новых. Такая затратная и неэффективная модель инвестирования, была изначально характерна для сталинской политики форсированной индустриализации, основанной на ведомственном лоббизме и планирования по объемам освоенных средств. Свою роль играло наличие в руках государства значительных контингентов заключенных, которых можно было заставить работать в любое время и в любых условиях. Это поощряло экономический волюнтаризм, скоропалительные решения о реализации сомнительных дорогостоящих проектов. Сразу после смерти Сталина многие из них были прекращены с формулировкой: «не вызываются неотложными нуждами народного хозяйства».

Быстрое наращивание инвестиций, как обычно, снижало эффективность использования средств и приводило к большим потерям в незавершенном строительстве. Получая значительные ресурсы и соответствующие высокие планы, ведомства в гораздо большей мере были заинтересованы в «размазывании» средств по многим объектам, чем в завершении начатых строек. Прохождение «нулевого цикла» — начальной, наиболее простой стадии строительства было самым выгодным с точки зрения выполнения планов, которые учитывались по валовым, стоимостным показателям. Помимо низкой заинтересованности строителей, завершению начатых объектов мешали постоянные сбои в финансировании, во многих случаях связанные с превышением первоначальных смет (планы по снижению себестоимости строительства никогда не выполнялись). Хроническим был дефицит оборудования, необходимого для завершения строительно-монтажных работ. Крайним проявлением расточительности были законсервированные стройки, доведенные до определенной стадии готовности, а затем заброшенные в силу выявившейся ненужности.

В 1946–1947 годах стоимость незавершенного строительства достигла очень высокого уровня — 94 % от объема капиталовложений этих двух лет. Несмотря на это, новые ресурсы направлялись не на окончание начатых объектов, а в значительной мере на строительство новых. В результате если в 1946 году прирост капитальных вложений составил по сравнению с 1945 годом (в ценах текущих лет) 7,8 млрд руб., то точно на такую же сумму выросли и объемы незавершенного строительства. Аналогичная ситуация повторилась и в 1947 году — оба показателя составили 6,6 млрд руб.[475] В 1948 и в 1951 годах эту тенденцию, казалось, удалось переломить. Несмотря на значительность незавершенного строительства, его удельный вес по отношению к общему объему капитальных вложений снизился в 1948 году до 81 и в 1949 году до 66 %[476]. Однако по мере дальнейшего наращивания капитальных вложений проблема стала обостряться. На 1 января 1952 года стоимость незавершенных работ достигла 99,2 млрд руб. (около 83 % от общего объема капитальных вложений 1951 года). Причем прирост незавершенных работ за 1951 год (14 млрд руб.) был выше прироста общих капитальных вложений за этот год (11,5 млрд руб.). Аналогичная ситуация повторилась в 1952 году. На 1 января 1953 года объем незавершенного строительства увеличился до 112,9 млрд руб. (на 13,7 млрд за 1952 год при плане 4 млрд), а прирост освоенных капитальных вложений за 1952 год составил 13 млрд[477].

Все это означало, что инвестиционная политика конца 1940-х — начала 1950-х годов порождала замкнутый круг противоречий. Наращивание затрат увеличивало потери в незавершенном строительстве, а это, в свою очередь, требовало дальнейшего наращивания вложений и вело к росту «незавершенки». В 1951–1952 годах обозначилась невозможность наращивания инвестиций для поддержания такого круговорота. В 1951 году по всему народному хозяйству был освоен 121 млрд капиталовложений вместо 1363 млрд по плану, в 1952 году эти показатели составили 134 и 147 млрд руб.[478] Новый виток форсированной индустриализации зашел в тупик.

Поскольку все приведенные выше цифры взяты из официальных материалов Госплана (большая часть из секретного «Статистического бюллетеня», который выпускался Госпланом для ограниченного круга высших чиновников), трудно предположить, что кто-либо из членов Политбюро хотя бы в общих чертах не был знаком с этой проблемой[479]. Однако судя по известным документам, вопрос об изменении инвестиционной политики руководством страны не обсуждался. Более того, разработанный при жизни Сталина план на 1953 год предусматривал новый скачок капитальных вложений. Они должны были вырасти более чем на 20 % по сравнению с фактическим выполнением плана в 1952 году[480].

Реализация этого решения означала дальнейшее углубление кризиса инвестиций. В план капитальных вложений на 1953 год было включено свыше 10 тыс. крупных строек, не считая стройки Военного, Военно-Морского министерств, МГБ и разделов специальных работ. Общая сметная стоимость этих объектов составляла 700 млрд руб. Особое место в этом перечне занимали 54 крупных стройки, сметная стоимость которых составляла 178 млрд руб. Состояние этих гигантов хорошо показывало, в какую ловушку попала сталинская политика наращивания инвестиций. На 1 января 1953 года объем выполненных работ по 54 крупным стройкам составлял 21 млрд руб. По плану 1953 года, принятому при жизни Сталина, на эти объекты выделили 13 млрд. Это было очень много, так как в 1952 году на 54 крупных стройках удалось освоить только 8 млрд руб. Однако и в случае выполнения высоких планов 1953 года для завершения упомянутых 54 строек требовалось с 1954 года истратить еще 144 млрд. По наметкам Госплана, для поддержания нужных темпов строительства по этим объектам в 1954 году намечалось направить уже около 26 млрд руб.[481] Это означало, что они поглотили бы почти весь прирост инвестиций. Более того, всем было известно, что на самом деле плановые сметы всегда значительно превышались на практике. Таким образом, амбициозные проекты неизбежно разрушали бюджет страны и при этом превращались в долгострои с непредсказуемыми перспективами.

Хорошо осознавая невозможность продолжения такой экономической политики, наследники Сталина в считанные дни после его смерти занялись ее пересмотром. Уже 10 марта 1953 года председатель Госплана СССР Г. П. Косяченко представил новому председателю Совета министров СССР Г. М. Маленкову справку о крупных стройках, «сроки окончания которых затянулись»[482]. Важно отметить, что, как говорилось в справке, она была представлена Маленкову по его указанию. Эта бюрократическая формула могла означать, что члены Политбюро в первые дни после смерти Сталина сами инициировали те меры, необходимость которых осознавалась еще при жизни вождя. О готовности к существенным реформам свидетельствовало быстрое принятие решений о прекращении строительства большого количества объектов. Среди них были Волго-Балтийский водный путь, Туркменский канал, гидроузлы на нижнем Дону, дорога Салехард-Игарка, тоннель под Татарским проливом на остров Сахалин и железной дороги к нему и т. д.[483] В результате сокращений финансирования как гражданского, так и военного секторов план капитальных работ на 1953 год был доведен до 154 млрд руб. против 163 млрд, утвержденных при жизни Сталина. Реальное его выполнение составило 140 млрд руб., что составляло всего 4 % прироста по сравнению с 1952 года вместо прироста в 21 %, который планировался при Сталине. Более того, по четырем основным оборонным министерствам — обороны, оборонной и авиационной промышленности, среднего машиностроения капитальные вложения даже снизились, в том числе по Министерству обороны более чем на 13 %[484]. Освободившиеся средства позволяли постепенно бороться с острым кризисом в сельском хозяйстве и социальной сфере.

На голодном пайке

В декабре 1947 года в СССР была проведена денежная реформа. Старые купюры менялись на новые в пропорции 10 к 1. Более выгодным был обмен средств, хранившихся в сберкассах. Реформа носила ярко выраженный конфискационный характер. У населения была изъята значительная часть сбережений. Если на 1 декабря 1947 года на руках у населения находилось 59 млрд руб., то в начале 1948 года осталось 4 млрд[485]. Вклады в сберкассах в результате обмена уменьшились с 18,6 млрд старых руб. до 15 млрд новых[486]. При этом общий уровень цен снизился лишь на 17 %[487]. Это означало, что в государственных магазинах на новый рубль можно было купить товаров в восемь раз меньше, чем на старые 10 рублей. Резкое обеднение населения снизило спрос. Достигнутое в результате реформы сокращение денежной массы в дальнейшем поддерживалось другими жесткими мерами — ростом налогов (включая постоянные государственные займы[488]), замораживанием заработной платы. Все вместе это позволило провести одну из самых известных экономико-пропагандистских акций сталинского периода — несколько кампаний снижения цен. После денежной реформы в декабре 1947 года цены были снижены несколько раз — с 1 марта 1949 года, с 1 марта 1950 года, с 1 марта 1951 года и с 1 апреля 1952 года. Продолжались эти кампании и после смерти Сталина.

Снижение цен не позволяло существенно улучшить уровень жизни населения. Индекс государственных розничных цен с конца 1947 года до начала 1953 года снизился вдвое. Однако это было вполне сопоставимо с потерями населения от денежной реформы, от повышения налогов и изъятий в счет займов и замораживания заработной платы. Поскольку денежная реформа не сопровождалась соответствующим наращиванием выпуска товаров широкого потребления, нарастали проявления подавленной инфляции — хронический дефицит товаров. Как точно оценил эту ситуацию автор одного из писем в правительство, «снижение цен на товары, которых нет в продаже, — медвежья услуга населению: снова приходят блат, очереди и прочий хаос»[489]. Большинство жителей страны не могли купить сравнительно дешевые товары в магазинах и поэтому все равно переплачивали, приобретая их на черном рынке или за взятку. В сводку писем для доклада Сталину за август-сентябрь 1952 года было включено письмо инженера из Ташкента К. А. Петерса[490]. Он сообщал:

«[…] В начале 1951 года (к четвертому правительственному снижению государственных розничных цен) государственная торговля маслом, жирами, мясом и мясными изделиями, сахаром, овощами, крупой, макаронами и молочными изделиями совершенно прекратилась, уступив свои функции частной торговле по спекулятивным ценам. Поэтому пятое снижение розничных цен на продукты, объявленное к 1 апреля 1952 года, для трудового населения промышленных центров Узбекистана явилось фикцией, горькой насмешкой над его материальным положением. Так оно и было воспринято основной массой трудящихся. При существовавшем уже положении правительство могло снизить цены на продукты до любого минимума — все равно для рабочего класса это не имело бы реального значения […] Используя отсутствие государственной и кооперативной розничной торговли продуктами питания, монопольно захватив рынок, частник — спекулянты, перекупщики, пригородное кулачество и торговая буржуазия — взвинтил цены на продукты первой необходимости в 2,5–3 раза против государственных розничных цен […] Трудящийся вынужден приобретать и промтовары у спекулянта на рынке или тут же в магазине с наценкой в 30–40 % к их номинальной государственной цене. Особенно широко развита торговля в магазине не самими промтоварами, а чеками-талонами на оплату их в кассе, которые известными путями поступают к спекулянтам»[491].

Проверка показала, что приведенные в письме Петерса факты соответствуют действительности[492]. Положение в Ташкенте было типичным. Бюджетные обследования свидетельствовали, что в четвертом квартале 1952 года как рабочие, так и колхозники пятую часть промышленных товаров (в стоимостном выражении) приобретали у частных лиц, в том числе, как говорилось в материалах ЦСУ, у «перекупщиков-спекулянтов»[493]. Эта ситуация была хорошо известна многим поколениям советских людей. Формальное снижение государственных цен в условиях постоянного дефицита обогащало работников торговли, людей со связями и деятелей теневой экономики.

Конечно, эта тенденция в разной мере проявлялась в разных регионах страны. Меньше страдали от дефицита (а, следовательно, больше выигрывали от снижения государственных цен) жители крупных городов, прежде всего, столиц. Государство перебрасывало в них основную часть товаров. Например, в 1952 году из 443 тыс. тонн рыночного фонда мяса, предназначенного для реализации через государственную и кооперативную торговлю по СССР в целом, 110 тыс. тонн были направлены в Москву и 57,4 тыс. тонн в Ленинград[494]. Основной урон от денежной реформы и снижения цен понесли крестьяне. Лишившись в декабре 1947 года сбережений, они по-прежнему не получали денег за работу в колхозах. При этом снижение покупательной способности горожан и цен в государственной торговле вело к падению цен на рынках, где крестьяне продавали продукцию своих подсобных хозяйств. Дополнительным фактором этого процесса было наращивание налогов в деревне. Нуждаясь в наличных деньгах для уплаты налогов, крестьяне были вынуждены продавать все больше продукции по все более низким ценам. Деревня еще больше беднела. Горожане, особенно заметно жители столиц, получали некоторые выгоды от падения как государственных, так и рыночных цен. Финансовая стабилизация и снижение цен, таким образом, достигались не за счет сокращения обременительных государственных расходов, а в очередной раз за счет крестьян.

Сталин и его окружение вполне осознавали реальные механизмы и последствия кампаний снижения цен. На этот счет имеются прямые указания А. И. Микояна, который в силу должностных обязанностей занимался организацией этих кампаний:

«Я говорил, что нельзя снижать цены на мясо и сливочное масло, на белый хлеб, во-первых, потому, что этого у нас не хватает, и, во-вторых, отразится на закупочных ценах, что отрицательно скажется на производстве этих продуктов, а при нехватке этих товаров да при таком снижении цен будут огромные очереди, а это приведет к спекуляции: ведь рабочие не смогут днем в магазин пойти, значит, товары будут скупать спекулянты […] Но Сталин настаивал, говоря, что это нужно сделать в интересах интеллигенции»[495].

Таким образом, Микоян достаточно точно прогнозировал реальный эффект от политизированного снижения цен: дефицит товаров, очереди, теневой рынок. Однако были ясны и расчеты Сталина. Он думал о тех привилегированных слоях населения в крупных городах, на которые в значительной мере опирался режим. Однако несмотря на политику повышения уровня жизни горожан за счет деревни, очевидное неравенство города и деревни было неравенством в нищете. Кризис сельского хозяйства, слабое развитие отраслей промышленности, выпускающих потребительские товары, огромные затраты на тяжелую промышленность и армию, отправка продовольствия за рубеж, прежде всего переживавшим трудные времена советским сателлитам, не позволяли решать социальные проблемы. Как показывали бюджетные обследования (скорее, приукрашавшие действительность), реальное потребление большинства населения находилось на очень низком уровне.

Таблица 4

Потребление основных продуктов питания (в граммах на одного члена семьи в день)[496]

* За 1949–1950 годы.

** Прочерк в таблице означает отсутствие данных.

*** Сахар.

496 Подсчитано по: Советская жизнь. С. 102–103; Политбюро ЦК КП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 388–389.

Наконец, нужно учитывать, что приведенные данные ЦСУ, которое испытывало постоянное политическое давление, вероятнее всего приукрашивали действительность. Средние показатели могли увеличиваться, например, за счет включения в бюджетные обследования более высокооплачиваемых рабочих или крестьян из относительно благополучных колхозов. Не учитывали бюджетные обследования и качество продуктов. По многим свидетельствам оно часто было низким. Как говорилось в письме, отправленном Сталину в ноябре 1952 года из Черниговской области, «теперь выпекают черный хлеб, и то некачественный. Кушать такой хлеб, особенно больным людям невозможно»[498].

Столь же недостаточным, как и потребление продуктов питания, было снабжение промышленными товарами. Цены на них традиционно оставались чрезвычайно высокими. Мужское шерстяное демисезонное пальто в апреле 1953 года стоило в магазинах Москвы 732 руб., а мужские сапоги 202 руб.[499] При этом средняя месячная заработная плата рабочих и служащих в 1953 году составляла 684 руб. Денежный доход одного колхозного двора не превышал 400 руб. в месяц, или примерно 100 руб. на человека[500]. Нетрудно заметить, что промышленные товары даже в государственной торговле были предметом роскоши для основной массы населения. Люди довольствовались простейшими сравнительно дешевыми изделиями, но и их покупали немного. Например, кожаную обувь в 1952 году смог приобрести только каждый третий крестьянин[501]. Но не все имели и более простую обувь и одежду. Как жаловался в письме Сталину в декабре 1952 года житель одной из деревень Тамбовской области, «в нашем колхозе колхозники имеют одну зимнюю одежду на 3–4 члена семьи, дети зимой у 60 % населения учиться не могут, ибо нет одежды»[502].

Чрезвычайно тяжелыми были жилищные условия подавляющего большинства населения страны. При Сталине жилье строили по остаточному принципу, направляя в коммунально-жилищную сферу совершенно недостаточные капиталовложения. Накапливающиеся годами проблемы были усугублены военной разрухой. На начало 1953 года в городах на одного жителя приходилось 4,5 квадратных метра жилья[503]. Наличие временно проживающих и не прописанных, не попадавших в учет, снижало эту цифру. При этом качество жилья было низким. В городском обобществленном жилищном фонде[504] лишь 46 % всей площади было оборудовано водопроводом, 41 % канализацией, 26 % центральным отоплением, 3 % горячей водой, 13 % ванными[505]. Причем и эти цифры в значительной степени отражали более высокий уровень благоустройства крупных городов, прежде всего столиц. Малые города были снабжены перечисленными коммунальными удобствами в минимальной степени. Ярким показателем кризисного состояния жилищного хозяйства было широкое распространение в городах бараков. Причем количество населения, зарегистрированного в бараках, увеличивалось. Если в 1945 году в городских бараках числилось около 2,8 млн человек, то в 1952 году — 3,8 млн. Более 337 тыс. человек жили в бараках в Москве[506].

О бедственном положении основной массы населения руководству страны было известно из многочисленных жалоб граждан, которые поступали в Москву, в том числе на имя Сталина. Периодически сигнализировали о нараставших трудностях и региональные руководители. Например, 1 ноября 1952 года на имя Маленкова поступило письмо секретаря Ярославского обкома КПСС В. В. Лукьянова, который сообщал:

«Торговля продовольственными товарами в 1952 году в городах и рабочих поселках Ярославской области в связи с ограниченными фондами по ряду основных продовольственных товаров проходит неудовлетворительно. Особо тяжелое положение сложилось в четвертом квартале текущего года с торговлей мясом, колбасными изделиями, животным маслом, сахаром, сельдями, сыром, крупой и макаронными изделиями. Торговля указанными товарами даже в таких крупных промышленных городах, как в Ярославле и Щербакове, имеющих население около 500 тыс. человек, проходит с большими перебоями при скоплении очередей»[507].

По поручению Маленкова вопрос был рассмотрен в соответствующих министерствах. Просьбу Лукьянова о дополнительном выделении Ярославской области продовольственных товаров отклонили[508]. Это был достаточно типичный исход для такого рода ходатайств. Однако буквально через несколько дней ситуация несколько изменилась.

В начале ноября, примерно в то же время, когда Маленков разбирался с ходатайством Лукьянова, в поле зрения Сталина попало письмо секретаря партбюро станции Ряжск Рязанской области В. Ф. Дейкиной[509]. В нем говорилось:

«Сейчас октябрь месяц, а у нас черный хлеб в очередь и то не достанешь, а сколько высказывают рабочие неприятных слов и не верят в то, что пишут (в газетах. — Авт.), что, дескать, нас обманывают […] Я остановлюсь только на фактах, ибо описывать — не хватит бумаги, чтоб письмом переслать.

1. Черный хлеб в очередь.

2. Белого не достанешь вообще.

3. Масла ни растительного, ни сливочного нет.

4. Мяса в магазинах нет.

5. Колбасы нет.

6. Круп никаких нет.

7. Макарон и других мучных изделий нет.

8. Сахару нет.

9. Картошки в магазинах нет.

10. Молока и других молочных изделий нет.

11. Жиров (сала и т. д.) нет.

[…] Я не клеветница, я не злопыхатель, я пишу горькую правду, но это так […] Местное начальство все получает незаконно, как говорят, из-под полы, доставляют на квартиры им их подчиненные. А народ для них — как хочет, им дела мало […] Прошу выслать комиссию и привлечь к ответственности виновных, научить, кого следует, как планировать потребности. А то сытый голодному не верит»[510].

В целом, несмотря на критический характер, политически это был вполне «правильный» сигнал. Дейкина боролась с недостатками и злоупотреблениями местных руководителей, которые не умеют «планировать потребности». Вопрос о коренных причинах отсутствия продовольствия в стране не ставился. Сталину такое письмо понравилось. Несмотря на то, что в Москву приходило огромное количество аналогичных жалоб, Сталин выбрал именно рязанское письмо как повод для показательной кампании. Возможно, какую-то роль сыграл тот факт, что Рязань находилась в непосредственной близости от столицы. По поручению Сталина Маленков организовал проверку письма. В Рязанскую область был отправлен недавно назначенный секретарь ЦК КПСС А. Б. Аристов, отвечавший за работу местных партийных организаций. 17 ноября 1952 года в кабинете Сталина собрались секретари ЦК КПСС Г. М. Маленков, Н. С. Хрущев, А. Б. Аристов, Л. И. Брежнев, Н. Г. Игнатов, Н. А. Михайлов, Н. М. Пегов, П. К. Пономаренко, М. А. Суслов[511]. Сталин потребовал отчета о положении в Рязанской области. Несколько лет спустя, на пленуме ЦК КПСС в июне 1957 года, Аристов в присутствии других участников этой встречи так изложил ее ход:

«Входит Сталин и говорит: “Что там в Рязани?” Все молчат. “Кто был в Рязани?” Тогда поднимаюсь: “Я был в Рязани”. “Что там? Перебои?” “Нет, — говорю, — тов. Сталин, не перебои, а давно там хлеба нет, масла нет, колбасы нет”. В очереди сам становился с Ларионовым (секретарь Рязанского обкома КПСС. — Авт.) с 6–7 утра, проверял. Фонды проверял, они крайне малы […] “Что у нас за секретарь там. Шляпа. Почему не сигнализировал нам? Снять его”, — кричал Сталин […] Я стал возражать Сталину, сказал, что Ларионов не виноват, что такое положение с хлебом есть и в других городах […] Мне бы сильно попало, если бы не выручили тт. Хрущев и Игнатов […] Никита Сергеевич говорит: “Тов. Сталин, наша Украина — пшеничная, а пшеницы, белого хлеба не бывает. Игнатов тоже заявил, что и в Краснодаре такое же явление”»[512].

Обсуждение положения в Рязанской области, таким образом, выявило тот очевидный факт, что в стране не было в достаточном количестве продовольствия. Несмотря на это, Сталин продолжал настаивать, что главной причиной перебоев в снабжении было плохое распределение ресурсов и недоработки местных руководителей. Эта установка нашла отражение в постановлении Бюро Президиума ЦК КПСС, оформленном в тот же день, 17 ноября 1952 года: «Обязать Бюро Президиума Совмина срочно рассмотреть вопрос о неправильном распределении рыночных фондов по хлебу, крупе, мясу, сахару, маслу растительному и животному, вызвавшем в ряде областей (Украина, центральные области, Кубань) перебои в снабжении населения и наметить меры пересмотра существующих фондов»[513]. Уже 22 ноября были приняты два постановления Совета министров. Первое, более общее, называлось «О неправильном распределении рыночных фондов хлеба и некоторых продовольственных товаров, вызвавшем в отдельных областях перебои в торговле, и мерах по устранению недостатков в этом деле». Оно предписывало в оставшиеся дни ноября и в декабре 1952 года увеличить рыночные фонды муки на 120 тыс. тонн, крупы на 30 тыс. тонн, сахара на 20 тыс. тонн, мяса на 10 тыс. тонн, масла животного на 3 тыс. тонн, масла растительного на 3 тыс. тонн и сыра на 1 тыс. тонн. В частности, Украине было выделено дополнительно 12 тыс. тонн пшеничной муки. Министерству торговли поручалось исправить ошибки, допущенные при планировании рыночных фондов, а в целях усиления контроля за распределением фондов хлеба было решено начиная с 1 января 1953 года рассматривать и утверждать распределение фондов по республикам, краям и областям ежемесячно вместо действующего распределения по кварталам[514]. В этот же день Бюро Президиума Совета министров поручило подготовить проект постановления «О мерах помощи Рязанской области в улучшении торговли». В декабре такой проект был составлен[515], а 16 декабря утверждено постановление правительства, которое предусматривало строительство в Рязанской области новых магазинов и торговых палаток, столовых, складов, овощехранилищ, хлебозавода и хлебопекарен, выделение оборудования и т. д.[516] 4 декабря 1952 года на заседании Президиума ЦК КПСС заслушивалась информация о снабжении городов и областей продовольственными товарами. 11 декабря 1952 года по телеграмме Куйбышевского обкома партии от 7 декабря необычайно оперативно было принято постановление Совета министров «О мерах по обеспечению поставки некоторых промышленных и продовольственных товаров в декабре 1952 года торгующим организациям г. Куйбышева и Куйбышевской области», которое предусматривало увеличение рыночных фондов и для данного региона[517].

Судя по всему, источником пополнения рыночных фондов были государственные резервы, частично разбронированные благодаря вмешательству Сталина. Однако по существу намеченные меры не могли улучшить тяжелое продовольственное положение. Дополнительно выделенные в конце ноября ресурсы составляли на каждого городского жителя по муке 1,5 кг, а по мясу 125 граммов. Соратники Сталина, вовлеченные в эту кампанию, не могли не понимать, что перераспределение скудных ресурсов лишь создавало видимость решения социальных проблем. После смерти Сталина кризис социальной сферы был осознан как важнейшее препятствие на пути развития страны. Началась постепенная переориентация экономики на повышение реального уровня жизни советских людей. Первым шагом на этом пути стали реформы в сельском хозяйстве.

Подготовка реформ в деревне

Постоянный кризис сельскохозяйственного производства и бедственные условия жизни крестьян, составлявших абсолютное большинство населения страны, было закономерным результатом социально-экономической политики сталинского режима. За счет деревни в значительной мере проводилась форсированная индустриализация и наращивание военных расходов. За счет деревни государство обеспечивало относительно более высокий уровень жизни в городах, что было важнейшим условием поддержания социальной стабильности. Не покушаясь на эти принципиальные основы, советские руководители вынуждены были идти на некоторые уступки крестьянству в периоды, когда перманентный кризис в аграрном секторе обострялся выше обычного уровня и порождал серьезные проблемы для всей системы. Такое обострение все отчетливее давало себя знать к концу правления Сталина.

Наряду с низким уровнем капитальных вложений, негативное воздействие на развитие сельского хозяйства оказывал рост налогового бремени и обязательных практически бесплатных поставок продукции государству. Средний размер сельскохозяйственного налога на один колхозный двор в 1952 году в 2,7 раза превышал уровень 1941 года[518], когда налоги были высокими в связи с подготовкой к войне. Задавленные государственными поборами крестьяне сокращали личные подсобные хозяйства. Колхозное производство в лучшем случае давало незначительный прирост, а во многих отраслях падало.

Судя по отдельным документам, в высших эшелонах власти нарастало понимание того, что давление на деревню и выкачка из нее ресурсов без соответствующих встречных вложений имеет свои пределы. Определенный интерес в этом смысле представляет записка, которую представил Г. М. Маленкову в апреле 1952 года один из его ближайших сотрудников, заведующий сельскохозяйственным отделом ЦК ВКП(б) А. И. Козлов. Анализируя данные ЦСУ, Козлов показал, что некоторый прирост в государственных заготовках мяса, молока и других продуктов животноводства, был достигнут главным образом за счет значительного повышения норм обязательных поставок. «[…] Дальнейшее повышение норм обязательных поставок мяса и молока […], — писал Козлов, — будет еще больше сокращать возможности колхозов продавать излишки этих продуктов на рынке, в то же время действующие заготовительные цены, по которым колхозы сдают мясо и молоко в счет обязательных поставок (32 копейки за 1 килограмм мяса в живом весе и 25–30 копеек за один литр молока), вряд ли позволят колхозам покрывать затраты в общественное животноводство». Козлов предлагал наращивать заготовки за счет обязательных заданий по сверхплановой сдаче мяса и молока по повышенным ценам[519].

Однако подобного рода проекты, предполагавшие некоторое увеличение государственных вложений в сельское хозяйство и хотя бы небольшое повышение его доходности, имели немного шансов для реализации. Главным препятствием на этом пути был Сталин, справедливо усматривавший в любых уступках крестьянству удар по самим основам курса на форсированное наращивание тяжелой промышленности и военных приготовлений. Еще раз эту установку Сталин подтвердил на первом организационном пленуме после XIX съезда партии. Как будет показано в следующей главе, он обрушился с резкой критикой на Молотова и Микояна за то, что в свое время они сочувственно говорили о возможности повышения заготовительных цен на зерно. Очевидно, что после подобных заявлений никто из сталинских соратников не посмел бы выступить с инициативой об увеличении вложений в сельское хозяйство. По этой причине подготовка постановления о повышении закупочных цен на продукцию животноводства, начавшаяся в последние месяцы 1952 года, могла быть инициирована только Сталиным.

Согласие Сталина на подготовку такого постановления, несомненно, было вызвано нарастанием кризиса в животноводстве, который уже нельзя было игнорировать. Принятый в 1949 году трехлетний план развития колхозного животноводства скорее маскировал обострение проблем этой отрасли, чем способствовал их преодолению. Увеличение всеми силами численности поголовья скота в колхозах, в том числе за счет его сокращения в личных крестьянских хозяйствах, лишь на некоторое время позволило добиться внешне благополучных показателей прироста государственных заготовок мясомолочной продукции. Из деревни выкачивались последние ресурсы. В 1952 году возможности такой выкачки были исчерпаны. На 1 января 1953 года поголовье коров в стране уменьшилось по сравнению с довоенным периодом на 3,5 млн голов, свиней насчитывалось всего на 3 % больше[520]. При этом нужно учесть, что и в довоенные годы сельское хозяйство находилось в плохом состоянии. Весной 1952 года возник серьезный кризис мясного снабжения. Скудные фонды мяса и масла для государственной торговли практически выделялись только Москве и некоторым крупным промышленным центрам. 18 сентября 1952 года министр сельского хозяйства СССР И. А. Бенедиктов сообщил Маленкову, курировавшему сельское хозяйство, о значительном недовыполнении колхозами планов наращивания поголовья скота и птицы. Причем, в колхозах 29 областей, краев и республик количество крупного рогатого скота даже сократилось. В записке не выдвигалось никаких серьезных предложений[521]. В таком же декларативном духе было выдержано и срочно подготовленное по поручению Маленкова и принятое 27 сентября 1952 года постановление Совмина СССР «О серьезных недостатках в деле выполнения государственного плана развития общественного животноводства в колхозах». Постановление содержало традиционный набор бесполезных требований к местным руководителям — обеспечить выполнение планов, «принять меры», «провести дополнительные мероприятия»[522].

Положение в животноводстве между тем ухудшалось с каждым месяцем. Вопрос неоднократно рассматривался и в правительстве, и в ЦК КПСС. 3 декабря 1952 года по записке Бенедиктова, который сообщал о сокращении поголовья крупного рогатого скота уже в 38 областях, краях и республиках, Президиум ЦК КПСС принял решение выработать проект постановления о животноводстве. 11 декабря Бюро Президиума ЦК создало комиссию под председательством Хрущева «для выработки коренных мер по обеспечению дальнейшего развития животноводства». Принципиальное значение имело то, что комиссии предлагалось особое внимание обратить на повышение заинтересованности колхозников в развитии животноводства[523]. Это был новый элемент, свидетельствовавший о намерении реально скорректировать аграрную политику.

Логично предположить, что обсуждение вопросов сельского хозяйства было тесно связано с ноябрьскими скандалами по поводу тяжелого продовольственного положения в городах. Сигналы о пустых полках городских магазинов в почте Сталина в конце 1952 года соседствовали с чрезвычайно красноречивыми письмами о положении в деревне. В октябрьско-ноябрьской сводке писем за 1952 год, направленных Сталину, уже цитировавшееся письмо из Рязанской области сопровождалось письмами из Молотовской, Вологодской, Московской областей о тяжелом положении в колхозах[524]. Одно из них, датированное 1 ноября, прислал ветеринар из Орехово-Зуевского района Московской области Н. И. Холодов. Он писал:

«Согласно нашей прессы, в сельском хозяйстве мы имеем громадные достижения […] Посмотрим же на самом деле, как обстоит дело в действительности. Рожь кое-как скошена, кое-как потому, что при уборке были колоссальные потери […] Колхозы района не получают на трудодни вот уже 3–4 года. Только и слыхать: “За палочки я работать не буду” […] Картофель вроде убран, но что это за уборка? Его убирали мобилизованные рабочие с фабрик и заводов, у которых на этот период сохраняется зарплата на 50 %, и они не старались собрать весь картофель, потому что они в этом не заинтересованы, они старались побыстрее освободиться и собирали только то, что было наверху […]

Теперь перейдем и посмотрим на животноводство. О нем даже совестно говорить — годовые удои молока из года в год не превышают 1200–1400 литров на фуражную корову. Это смешно — это дает средняя коза […]

Сперва я думал, что такое положение вещей только в нескольких районах промышленного значения, а оказывается нет — такая же картина, как я узнал, и в ряде районов Владимирской, Рязанской, Курской и Воронежской областей, не говоря уже о других, о которых я не знаю […]

Как бы ни старались руководители заставлять работать колхозников, последние под всеми соусами работать не хотят, так как из года в год трудодень не оплачивается. В виде меры пресечения этого у плохо работающих отрезают усадьбы, последние уходят на производство, а сдвига в работе нет. В связи с таким положением вещей колхозы несут колоссальные убытки в сельском хозяйстве из-за несвоевременной и, надо сказать, плохой уборки урожая, нерадивого отношения к животноводству. И все это потому, что при работе с угрозами, из-под палки, работают все нехотя, колхозное добро считают не своим и все работают кое-как […]

Предстоящая зимовка будет одной из труднейших зимовок, которые были в последние годы […] потому что план накопления грубых кормов выполнен всего на 50–60 % […] Вот придет февраль-март месяц, начнется отход слабых, падеж молодняка и на этом многие работники сельского хозяйства дорого поплатятся, многие заработают выговора, кое-кого снимут с работы, а некоторых будут и судить. Не в лучшем положении животноводство и у колхозников. Корма колхозные хозяйства почти не накосили никто. Начинается массовая сброска скота»[525].

Холодов утверждал, что спасти положение может только материальное стимулирование колхозников, оплата их труда натурой, а не пустыми трудоднями. 3 декабря 1952 года Бюро Президиума ЦК КПСС поручило Хрущеву рассмотреть факты, изложенные в письме Холодова. В записке от 11 декабря 1952 года на имя Сталина Хрущев признавал справедливость ряда утверждений Холодова, однако доказывал, что Холодов пишет только о плохих колхозах и не знает, как работают передовые хозяйства. В заключении Хрущев сообщал, что вопросы повышения личной заинтересованности колхозников будут учтены при разработке соответствующих постановлений[526].

Хрущев, несомненно, имел в виду работу возглавлявшейся им комиссии по животноводству, которая, как уже говорилось, была создана И декабря, как раз в тот день, когда Хрущев подписал свой ответ на письмо Холодова. Комиссия работала несколько недель. 26 декабря Хрущеву был представлен проект постановления Совета министров СССР «О мерах по дальнейшему развитию животноводства в колхозах и совхозах», приложения к нему и проект справки[527]. Суть этих обширных документов составляли предложения об увеличении оплаты колхозников, занятых в животноводстве, и увеличении заготовительных цен на мясо в три-четыре раза (за килограмм мяса крупного рогатого скота с 24 коп. до 1 руб., за свинину с 72 коп. до 3–5 руб., в зависимости от сорта, и т. д.), на молоко (с 25–30 до 35–40 коп. за литр) и шерсть. Предлагалось увеличить премии за сдачу скота жирной и выше средней упитанности, стимулировать льготным отпуском промышленных товаров сверхплановую сдачу мяса и т. д. По расчетам Министерства финансов для расчетов с колхозами и индивидуальным сдатчикам мяса по новым расценкам требовались дополнительные государственные затраты: в 1953 году — 3,4 млрд, в 1954 году — 4,2 млрд и в 1955 году — 4,9 млрд руб. Кроме того, для осуществления предусмотренных в проекте постановления мероприятий по материально-техническому снабжению животноводческой отрасли в 1953–1955 годах требовались государственные капиталовложения на 6–7 млрд руб. больше, чем предусматривал пятилетний план[528].

В связи с работой комиссии между членами советского руководства усилились трения, ярко демонстрировавшие ситуацию в верхах. Продолжая политику стравливания своих соратников, Сталин назначил руководителем комиссии не Маленкова, который в течение ряда лет курировал программу развития животноводства, а Хрущева. Более того, Маленков не был даже введен в состав комиссии. Очевидно, что для Маленкова это был серьезный удар, своего рода демонстрация недоверия и угроза оказаться «козлом отпущения» за провалы в животноводстве. Однако Хрущев повел себя в этой ситуации чрезвычайно осторожно. По свидетельству самого Хрущева, подтвержденному затем Микояном, он пытался отказаться от председательствования в комиссии. Хрущев утверждал также, что предлагал на эту роль Маленкова[529]. Мотивы Хрущева очевидны. Во-первых, каждый из сталинских соратников старался держаться подальше от политически щекотливых дел, которым, несомненно, была подготовка столь существенных решений. Во-вторых, он предпочитал не вступать в неизбежный конфликт с обиженным Маленковым. Несмотря на корректность действий Хрущева, возглавившего комиссию лишь по приказу Сталина, Маленков, судя по всему, затаил обиду и пытался противодействовать Хрущеву. По словам Хрущева, люди Маленкова постоянно докладывали своему патрону о работе комиссии. Кроме того, Хрущеву специально звонил Берия и уговаривал «не обижать» Маленкова[530]. Вскоре проблема, однако, разрешилась лучшим для Хрущева образом. В комиссию по животноводству был введен не только Маленков, но и Берия.

Обстоятельства, при которых это произошло, в общих чертах можно реконструировать по более поздним заявлениям членов высшего руководства и отдельным доступным пока документам. Как утверждал Микоян на пленуме ЦК КПСС в июле 1953 года, комиссия, работавшая без Маленкова, представила Сталину два варианта проекта постановления. Они предусматривали в качестве базовых повышение закупочных цен на мясо рогатого скота до 90 или до 70 коп. за килограмм, т. е. в меньшей мере, чем предлагалось в первоначальном проекте, рассматривавшемся комиссией. Сталин предложил свой вариант — повышение цен до 50–60 коп.[531] При этом, как утверждал Хрущев на пленумах ЦК в июле 1953 и в июне 1957 годов, Сталин предложил резко, на 40 млрд руб., повысить налог «на колхозы и колхозников»[532]. Документальные подтверждения этих заявлений Хрущева пока не обнаружены. Вызывает сомнения цифра, названная Хрущевым, так как общий размер сельскохозяйственного налога, предъявленного к уплате в 1952 году, составлял около 10 млрд руб.[533] Однако, судя по всему, Сталин действительно предлагал вслед за увеличением вложений в животноводство соответствующим образом повысить налоги на деревню. В этом случае намеченные меры стимулирования животноводства могли превратиться в простое перераспределение ресурсов внутри самого сельского хозяйства, повышение доходности животноводства за счет других отраслей. Такой план был вполне в духе представлений Сталина о назначении сельского хозяйства как источника финансирования тяжелой промышленности и милитаризации.

Судя по воспоминаниям Микояна, Сталин отверг предложения комиссии и выдвинул требование о повышении налогов на традиционной встрече руководящей группы на сталинской даче. Услышав сталинские предложения, Хрущев, по словам Микояна, предложил включить в комиссию для проработки вопроса также Маленкова и Берию. Сталин согласился с этим[534]. Эти сведения Микояна, полученные им, скорее всего, от Хрущева (сам Микоян на дачу Сталина в этот период уже не приглашался) подтверждаются документами. Действительно, 19 февраля 1953 года было принято постановление Бюро Президиума ЦК КПСС о введении Маленкова и Берии «в состав Комиссии ЦК КПСС для выработки коренных мер по обеспечению дальнейшего развития животноводства». Причем оформление этого постановления в подлинном протоколе заседаний Бюро Президиума также подтверждает рассказ Микояна. На проекте постановления сохранилась отметка о том, что за его принятие проголосовали Сталин, Маленков, Берия, Булганин и Хрущев. Остальные члены Бюро Президиума Ворошилов, Каганович, Первухин и Сабуров были опрошены секретарем дополнительно. 19 февраля и вокруг этой даты в журнале регистрации посетителей кабинета Сталина не зафиксированы никакие встречи руководящей группы[535]. В связи с этим с большой долей вероятности можно предполагать, что упомянутое решение было принято на встрече Сталина, Маленкова, Берии, Булганина и Хрущева на даче Сталина.

По словам Микояна, все члены высшего руководства, входившие в состав комиссии (сам Микоян, Хрущев, Маленков, Берия) единодушно полагали, что поручение Сталина о повышении налогов выполнить невозможно[536]. Пока в архивах не удалось обнаружить какие-либо расчеты по повышению налогов, производившиеся в последние недели жизни Сталина. После смерти Сталина вопрос был похоронен. Новое руководство страны предприняло достаточно серьезные реформы в деревне, повысив заготовительные цены на сельскохозяйственную продукцию и снизив налоги. Впервые за долгие десятилетия советской власти крестьянство получило передышку.

* * *

Политическая практика при жизни Сталина отвергала назревшее реформирование системы. Главной причиной этого была монополия вождя на выдвижение политических инициатив. Активность сталинских соратников сдерживали как их страх перед диктатором, так и взаимное недоверие и ревность, жесткое раздробление компетенций по ведомственному принципу. Личные политические предпочтения Сталина до самого конца были чрезвычайно консервативными и охранительными. Именно Сталин являлся основным препятствием на пути очевидно назревших новаций. Даже те из них, которые активно обсуждались еще при жизни Сталина, имели ограниченный и непоследовательный характер. Примером могут служить преобразования в деревне. Формально инициированные Сталиным, только после его смерти они получили возможность для реального и действенного воплощения в жизнь.

Главной политической предпосылкой послесталинских реформ была готовность к ним наследников вождя. Несмотря на то, что при жизни Сталина его соратники предпочитали политическую сдержанность, они в той или иной степени были осведомлены о реальных проблемах, с которыми сталкивалась страна. Очевидно, что степень этой информированности напрямую зависела от позиции в партийно-государственной иерархии. Распространение информации по принципу «каждому знать только то, что необходимо» было важнейшим правилом функционирования сталинской системы. Учитывая это обстоятельство, наиболее информированными членами высшего руководства при Сталине могли быть Маленков и Берия. Как первый заместитель Сталина по партии Маленков выполнял широкий круг функций, включая решение наиболее важных и политически чувствительных вопросов. Берия повседневно сталкивался с реальностями системы, курируя такие ключевые ее сферы, как деятельность МВД и военные проекты. Именно Маленков и Берия, судя по документам, были инициаторами важнейших решений, положивших начало демонтажу наиболее радикальных элементов сталинской системы.

Словно ощущая эти угрозы, Сталин до последнего момента своей жизни с немалой энергией отстаивал неприкосновенность созданной им системы. Последние месяцы жизни диктатора были отмечены новыми «дисциплинирующими» атаками против соратников и репрессивными кампаниями.

пример - несколько лет в царской думе обсуждалось введение всеобщего начального образования в РИ, чтобы как в европах
и в 1912 году проект был отклонен
за 25 лет перед первой мировой войной - на волне промышленной революции в России - открылось только 15 высших технических школ
40% призывников в первой мировой не умели ни читать ни писать, первый раз попробовали мясо в армии
80% промышленности и финансовой системы (банки, синдикаты, биржи...) находилось в иностранной собственности (в том числе половина в руках русских богатеев, но через акции европейских компаний, то есть все прибыли выводились в европы и тратились там)
 

Была нарушена вся система среднего образования.
Количество учащихся в средних школах падает примерно от 1 миллиона в 1928-30 до 300000 в 1930-31.
Затем число учащихся растет до 1,2 млн в 1932-33 гг. «Недостающие» студенты были перенаправлены в «чрезвычайные» формы, проходили через экспресс-курсы.

18.5. Кадры и ресурсы для индустриализации: «фронт науки
и техники»
«Фронт науки и техники»-. В годы первой пятилетки утверди-лась окончательная формулировка идеологии ВКП(б) как марк-сизма-ленинизма, с исходными положениями о классовой борьбе и примате производительных сил. Для ускоренного развития произ-водительных сил было признано необходимым создать новую про-изводственно-техническую интеллигенцию (1931 г.). Фактически речь шла о создании прослойки режимопослушной технократии, обеспечивающей мобилизацию научно-технического и природно-ресурсного потенциала страны на социалистическую реконструк-цию. Формирование режимопослушной технократии происхо¬дило двояко: «снизу» — выдвиженчеством, замещением (хотя бы отчасти) дипломированными специалистами-партийцами старых, подозреваемых в нелояльности режиму «спецов»; «сверху» — пре-вращением Академии наук в привилегированное и одновременно подчиненное «генеральной линии» ВКП(б) учреждение с расши-ренной сетью подразделений.
Кампания «спецеедства», развернувшаяся на «плановом фронте» сразу вслед за «шахтинским делом», привела к новым процессам. К тюрьмам и лагерям были приговорены видные энер-гетики и химики, в том числе — председатель ЦЭС П. С. Осадчий и директор Теплотехнического института Л. К. Рамзин («признав-ший» себя главой «Промпартии» и оговоривший других); эконом- геолог П. И. Пальчинский был расстрелян (1929 г.). По процессам ТКП и «Союзного бюро РСДРП(м)» были осуждены экономисты, расходившиеся с курсом на форсированную индустриализацию и сплошную коллективизацию: Н. П. Огановский, А. В. Чаянов,
Н. Д. Кондратьев, Л. Н. Юровский, В. Г. Громан, В. А. Базаров и др. Был ликвидирован (1931 г.) Институт физики и биофизики при наркомате здравоохранения и арестован его директор П. П. Лаза-рев.
Для замещения новыми кадрами старой «буржуазной» техни-ческой интеллигенции ускоренно создавались новые вузы; в них увеличивалось число студентов рабоче-крестьянского происхож-дения. За 1928—1932 гг. число вузов в СССР возросло в 5,5 раз (со 129 до 721), а рабфаков, готовивших студентов для них, — в 8,5 раз (с 122 до 1025). Доля рабочих и их детей среди студентов вузов превысила 50% (в 1925 г. — менее 18%), во втузах — 64,5%. За 1928—1940 г. число специалистов с высшим образованием выросло в целом почти в четыре раза (с 233 до 909 тыс.), а инже¬неров — в 6,6 раза (с 47 до 290 тыс.).

 

Образование в РИ и СССР

* - 40% в европейской части
Социалистическое строительство СССР (Статистический ежегодник), 1936
http://istmat.info/node/22115
Народное хозяйство СССР в 1965 году (раздел Образование)
http://istmat.info/files/uploads/26603/narhoz_sssr_1965_obrazovanie.pdf

Статистические динамические ряды за 1913-1953 годы
Просвещение с.183 .
рост учителей

Народное хозяйство СССР за 1913-1955 гг. (Краткий статистический сборник)
ЦСУ, ноябрь 1955, Совершенно секретно
http://istmat.info/files/uploads/36699/narodnoe_hozyaystvo_sssr_za_1913-1955_gg.pdf
с. 168

Социалистическое строительство Союза ССР (1933-1938 гг) (Статистический сборник)
ЦСУ, Совершенно секретно
http://istmat.info/node/18730
http://istmat.info/files/uploads/18730/socstroy_33-88_kultura.pdf

Народное хозяйство СССР в 1956 г. (Статистический сборник)
http://istmat.info/files/uploads/17165/narhoz_sssr_1956_kultura.pdf

Народное хозяйство СССР в 1964 году (Статистический ежегодник)
http://istmat.info/files/uploads/26740/narhoz_sssr_1964_obrazovanie.pdf

Ежегодник Большой Советской Энциклопедии. 1964. Выпуск восьмой
http://istmat.info/files/uploads/35454/3_sssr.pdf

Г.Д. Гловели
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ, 2014 

18.2

Донецкий шахтер-ударник Н. Изотов (г. Горловка) выступил с растиражированной печатью инициативой массового обучения молодых рабочих более опытными посредством инструктажа прямо на рабочем месте («изотовское движение»). Однако главное значение в повышении технического уровня рабочего класса было придано организованной в годы первой пятилетки системе школ фабрично-заводского ученичества (ФЗУ) при крупных предприятиях; в ФЗУ принимались подростки с начальным образованием для получения производственной квалификации за 3—4 года, а часто — за 1,5—2 года при сужении профиля и сокращения часов на общеобразовательные предметы (в 1930 г. в СССР было введено всеобщее начальное образование, а в городах — обязательное семилетнее). Почти половина учащихся ФЗУ вышла из деревни. Удельный вес рабочих в возрасте до 23 лет за 1930—1933 гг. вырос с 25 до 41,3%.

Для формирования же «командного состава промышленности» было решено выдвигать на руководящие должности, с одной стороны, рабочих-ударников, с другой — новых дипломированных технических специалистов, проявивших организаторские способности. К концу пятилетки в промышленности, строительстве и на транспорте насчитывалось около 500 тыс. таких выдвиженцев. Элитную их часть составляли «тысячники» — молодые коммунисты с опытом партийной (комсомольской) работы, направляемые в технические вузы (втузы), в том числе в Промышленную академию в Москве (первый выпуск — 1930 г.). Некоторые в течение пятилетки проходили путь от студенческой скамьи до директорского кресла.

То есть получили плановую деградацию профессионального обучения и управленческого состава.

После репрессий в Красной армии, уничтоживших три из пяти первых Маршалов Советского Союза, почти всех командармов и командующих корпусами, в РККА были введены генеральские звания, которые стали присваиваться и инженерно-техническим специалистам. Таким образом, сформировался генералитет как важная часть номенклатуры.
Одновременно был принят мобилизационный план перевооружения армии, требовавший новой структурной перестройки промышленности. Для его осуществления были резко увеличены военные расходы (свыше 30% госбюджета; возросли в 4,2 раза — втрое больше, чем на народное хозяйство в целом); созданы четыре наркомата по управлению промышленностью прямого военного назначения. Продукция оборонных отраслей за 1937—1940 гг. возросла примерно в 2,5 раза, а ее доля в чистой продукции всей промышленности — с 10 до 22,5% (по официальным данным, которые критик «лукавых цифр» советской статистики Г. Ханин считает близкими к действительности).

Оборонная промышленность это еще не все военно-силовые расходы. Сюда следует добавить содержание армии, увеличившейся втрое, и силовых структур. Рост расходов был еще за счет увеличения здесь средней зарплаты и социальных гос.пособий.

В третьей пятилетке окончательно сложился такой результат форсированной индустриализации, как концентрация лучших технологий и кадров в военном секторе промышленности, где производительность труда была гораздо выше, чем в тормозившем гражданском секторе. Но подчинение интересов гражданского потребителя решению военных задач оказалось недостаточным для гарантии обороноспособности страны «в таких масштабах, которые обеспечили бы решающее преимущество СССР при любой коалиции нападающих капиталистических стран», на что нацеливал третий пятилетний план.

Лучшие кадры и технологии в военной промышленности. Теперь смотрим что случилось со сталинскими танками - лицом военной промышленности.

18.5. Кадры и ресурсы для индустриализации: «фронт науки и техники»
«Фронт науки и техники». В годы первой пятилетки утвердилась окончательная формулировка идеологии ВКП(б) как марксизма-ленинизма, с исходными положениями о классовой борьбе и примате производительных сил. Для ускоренного развития производительных сил было признано необходимым создать новую производственно-техническую интеллигенцию (1931 г.). Фактически речь шла о создании прослойки режимопослушной технократии, обеспечивающей мобилизацию научно-технического и природно-ресурсного потенциала страны на социалистическую реконструкцию. Формирование режимопослушной технократии происходило двояко: «снизу» — выдвиженчеством, замещением (хотя бы отчасти) дипломированными специалистами-партийцами старых, подозреваемых в нелояльности режиму «спецов»; «сверху» — превращением Академии наук в привилегированное и одновременно подчиненное «генеральной линии» ВКП(б) учреждение с расширенной сетью подразделений.

Кампания «спецеедства», развернувшаяся на «плановом фронте» сразу вслед за «шахтинским делом», привела к новым процессам. К тюрьмам и лагерям были приговорены видные энергетики и химики, в том числе — председатель ЦЭС П. С. Осадчий и директор Теплотехнического института Л. К. Рамзин («признавший» себя главой «Промпартии» и оговоривший других); эконом-геолог П. И. Пальчинский был расстрелян (1929 г.). По процессам ТКП и «Союзного бюро РСДРП(м)» были осуждены экономисты, расходившиеся с курсом на форсированную индустриализацию и сплошную коллективизацию: Н. П. Огановский, А. В. Чаянов, Н. Д. Кондратьев, Л. Н. Юровский, В. Г. Громан, В. А. Базаров и др. Был ликвидирован (1931 г.) Институт физики и биофизики при наркомате здравоохранения и арестован его директор П. П. Лазарев.

Для замещения новыми кадрами старой «буржуазной» технической интеллигенции ускоренно создавались новые вузы; в них увеличивалось число студентов рабоче-крестьянского происхождения. За 1928—1932 гг. число вузов в СССР возросло в 5,5 раз (со 129 до 721), а рабфаков, готовивших студентов для них, — в 8,5 раз (с 122 до 1025). Доля рабочих и их детей среди студентов вузов превысила 50% (в 1925 г. — менее 18%), во втузах — 64,5%. За 1928—1940 г. число специалистов с высшим образованием выросло в целом почти в четыре раза (с 233 до 909 тыс.), а инженеров — в 6,6 раза (с 47 до 290 тыс.).

Для вовлечения молодежи в научно-техническое творчество поощрялась популяризация знаний; расцвел особый литератур¬ный жанр — «занимательная наука», в котором тон задавали физик Я. И. Перельман и инженер В. В. Рюмин (друзья получившего в то время широкую известность теоретика космического «ракето- плавания» К. Э. Циолковского), а также академик А. Е. Ферсман. Однако ставка в первой пятилетке на молодежь, «подкованную» марксизмом-ленинизмом, стала почвой для нередких проявлений «идеологического» карьеризма и доносительства в науке. С особой силой это проявилось в общественных науках и биологии.

Шараги. В сферу НИОКР был привнесен принцип принудительного труда. Уже в 1929—1930 гг. ВСНХ и ОГПУ приняли решение об использовании «специалистов, осужденных за вредительство», в «особых» технических, конструкторских и геологических бюро (ОТБ, ОКБ, ОГБ). В Бутырской тюрьме в Москве было организовано КБ (Конструкторское бюро), в которое свели авиаконструкторов Д. П. Григоровича, Н. Н. Поликарпова и др. (построен самолет-истребитель нового типа, 1931 г.). Л. К. Рамзин в тюрьме работал над конструкцией прямоточного котла для электростанций (внедрение с 1933 г.). Группы геологов работали в бюро на Кольском п-ве, Ухтино-Печорском нефтяном месторождении и в других северных ресурсоносных районах.

Особые бюро в местах заключения были прозваны шарашками, или шарагами. Через «Туполевскую шарагу» в Омске и Москве, которой руководил после ареста выдающийся авиаконструктор A. Н. Туполев, прошли его коллеги Р. Л. Бартини, В, М. Мясищев, B. М. Петляков, А. В. Надашкевич, Б. С. Стечкин, А. М. Черемухин и др., основоположники советской ракетной техники С. П. Королев и В. П. Глушко. И. Сталин свое понимание значения принудительного труда для результативности НИОКР высказал в разговоре с радиотехником А. И. Бергом — «ученые хорошо работают только тогда, когда часть из них сидит».

Результат видим в тех же танках - когда военные в начале войны отказались воевать на дрянных танках (до этого принимали в строй только 20-30% произведенной военной продукции), то передовые конструкторские бюро срочно укомплектовали старыми профессорами и качество стало налаживаться.

1940 год - с 9 класса платное образование

1.2 млн учащихся в 1932 году
1951 - 0.7 млн +0.2 в школах для взрослых
1964 - 4 млн + 2.6 млн в школах для взрослых

1956 - отмена платы за образование

действительно, зачем сталину народ со средним образованием?
вот и сегодня
платное обучение в школах